— Да, конечно, раз ты сам это признаешь, — холодно заметила Марта, и теперь уже, сколько Адольф ни старался, ему так и не удалось привести ее в хорошее настроение.

В пять часов вечера, когда он предложил ей пойти пообедать, она сказала, что поедет домой: надо же когда-нибудь лечь спать пораньше — хоть «для разнообразия». И вообще теперь, когда новогодние праздники прошли, они не смогут так часто видеться — ей надо взяться за занятия в Политехническом, торопливо добавила она.

— Правильно, — сказал он, слегка скрипнув зубами, и злобно посмотрел на нее. — Я знал, что тебя не надолго хватит.

— Но я ведь буду занята только до семи, а после семи я каждый вечер свободна, — поспешила его успокоить Марта, испугавшись гневного блеска в его глазах.

И вот каждый вечер в семь часов он ждал ее в своей машине. Она появлялась веселая, благодарная ему за то, что он так терпеливо ждет ее. Но эта благодарность быстро исчезала, сменяясь возмущением от его бесконечных расспросов про ее преподавателя, мистера Скайя. А он интересный? И он, конечно, ухаживает за ней?

Когда Марта наконец мрачно умолкала, Адольф спрашивал, куда бы ей хотелось сегодня пойти. Это всегда ставило ее в тупик, и она с сожалением вспоминала про Донавана: тот просто сообщал ей, что они пойдут туда-то. Она отвечала Адольфу, что ей все равно, после чего оба долго ни на чем не могли остановиться, точно два спорщика, которые никак не могут прийти к согласию, и каждый старался уверить другого, что ему совершенно безразлично, как они будут развлекаться. Под конец она поспешно соглашалась с первым же его предложением, например: не хочет ли она поехать к Макграту и выпить чего-нибудь? Или, может быть, она предпочитает ночной клуб? Эта готовность Адольфа исполнять все ее желания почему-то задевала Марту, точно он этим оскорблял ее. В кино, увлекшись фильмом, она вдруг чувствовала, что он смотрит на нее, поворачивалась — да, в самом деле, он сидел боком к экрану и с улыбкой смотрел на нее.

— Почему ты не смотришь фильм, тебе не нравится? — кокетливо спрашивала она.

А он отвечал:

— Мне нравится смотреть на тебя.

Это льстило и в то же время смущало ее: почему он так носится с ней, вечно боится испортить ей настроение и совсем не считается с собой?

Словом, они все хуже ладили друг с другом, кроме тех минут, когда, насладившись любовью, она тихо лежала с ним рядом, покорная и по-детски трогательная. Она говорила тогда, что любит его, и еще много такого, о чем ей позднее было неловко вспоминать. Но, лежа рядом с этим теплым, гладким телом, которое, как видно, обладало такой властью над ней, она испытывала порывы нежности, и ей так хотелось, чтобы это чувство жило в ней постоянно, чтобы в их отношениях не было тягостных минут. Однажды она пролепетала, сама не сознавая, что говорит:

— Мне бы очень хотелось иметь от тебя детей.

— За чем же дело стало? — иронически осведомился он.

Она обиделась: в ту минуту она говорила вполне искренно.

Он невесело рассмеялся и сказал, что у него никогда не будет детей.

— Но почему? — спросила она, и ей стало очень стыдно, ибо он уже успел разрушить то чувство, которое побудило ее начать разговор.

Женщины, которые ему нравятся, никогда не согласятся выйти замуж за «такого, как он», отрезал Адольф. Горечь этих слов тронула Марту; она принялась его успокаивать, разубеждать. Но на следующий день он заметил:

— Интересно, как-то сложится у тебя жизнь? И что с нами обоими будет лет через десять?

Мучительное предчувствие грозящей утраты и непрочности настоящего охватило Марту — уж очень тепло и задушевно сказал он это.

— А почему бы нам не пожениться? — спросила она, у самой же сердце так и упало.

Он рассмеялся, мягко, по-отечески пригладил ей волосы и сказал, что она с ума сошла. Потом с какой-то внезапно пробудившейся жестокостью обмотал ей волосы вокруг шеи, так что она чуть не задохнулась, и добавил, что она, конечно, выйдет замуж за почтенного городского заправилу и станет всеми уважаемой матроной с пятью прелестными, хорошо воспитанными детьми.

Она высвободилась из его объятий: да она скорее умрет, чем будет такой. Его слова взбесили Марту — как он смеет так оскорблять ее! Впоследствии, вспоминая этот разговор, она поняла, что это было началом конца их связи, но сейчас чувствовала лишь обиду, а под обидой таилась старая как мир боязнь утраты, потери того, что ей принадлежит.

Произошло это через десять дней после начала их связи.

А через два-три дня, в субботу, когда он спросил ее, куда бы она хотела пойти, она ответила, что ей надоело решать — пусть он хоть раз возьмет для разнообразия этот труд на себя.

— Прекрасно, — сказал он, и они провели день на бегах, где Марта столкнулась с совершенно новой для нее средой, с кругом людей, совсем не похожих на завсегдатаев Спортивного клуба.

Большой овал ипподрома, окаймленный ярко-зеленой травой и густыми деревьями, находился несколько в стороне от города. Перед конюшнями прогуливались люди, точно сошедшие с картинок английских журналов. Адольф то и дело называл Марте разных знаменитостей, но их обыденный вид, естественно, разочаровал Марту, ибо она до сих пор считала, что облик знаменитых людей должен соответствовать сложившемуся о них представлению публики, а вовсе не их собственному. Особенно оживился Адольф при виде некоего мистера Плейера, которого в колонии либо язвительно высмеивали, либо завистливо превозносили — обычная дань сильным мира сего. Адольф уверял, что никто здесь так хорошо не знает лошадей, как мистер Плейер.

Адольф разгуливал вокруг мистера Плейера, стараясь попасться великому человеку на глаза, и, когда тот наконец заметил его, улыбнулся широкой улыбкой и получил в награду небрежный кивок. Толстый, краснолицый мистер Плейер показался Марте препротивным, но Адольф, захлебываясь от восторга, принялся рассказывать, какой он ценитель женщин: все красивейшие женщины города перебывали у него в любовницах, рано или поздно он всегда добивается своего. Марта недоверчиво посмотрела на мистера Плейера; хоть теоретически она и знала, что женщины спят с мужчинами за деньги, она не могла представить себя в такой роли, а следовательно, и поверить этому. И потому она решила, что мистер Плейер, должно быть, очень добрый, щедрый и, наверно, умный — чем же еще объяснить такую его репутацию?

Когда мистер Плейер исчез из виду, Адольф стал бродить среди толпы, сосредоточенно высматривая интересующих его людей, а высмотрев, застывал с чуть ли не раболепной улыбкой и ждал, чтобы они заметили его присутствие и торопливо — иной раз даже с раздражением — бросили кивок, который он, однако, принимал с благодарностью. Это раздражало Марту, и она чувствовала себя неловко. Но вот начался первый заезд, и Адольф словно преобразился. Впервые за время их знакомства он сбросил с себя тягостное бремя застенчивости. Он стоял у перил и, забыв о Марте, забыв обо всем на свете, не отрываясь смотрел на вычищенных до блеска лошадей, которые гарцевали и нетерпеливо переступали с ноги на ногу у линии старта; когда же они сорвались с места, Адольф наклонился вперед и, вцепившись руками в перила, стал следить за ними. Но вот забег окончен — Адольф постоял еще несколько секунд, тяжело дыша, потом повернулся к Марте и со вздохом сказал: