ноги], и тогда он с бешенством сказал: «Доколе это будет продолжаться? Клянусь богом, ежели ты даже тысячу раз облобызаешь землю, никакой пользы не будет и согласия моего ты не получишь!» Во мне забушевали ярость и негодование, так что я вышел из себя. Эта падаль, полу безбожник, выражает мне такое пренебрежение! [Но] для благородного Бу Дулефа я пойду на риск, будь что будет. Считаю, что позволено так поступить. Затем я сказал: «О эмир, то, что пришлось, я тебе благородно /176/ высказал и сделал, а ты не соблюл моего достоинства. Тебе ведомо, что халиф и все вельможи его столицы, и те, которые выше тебя, и те, которые ниже, оказывают мне почтение, что на Востоке и на Западе слово мое — закон. Хвала господу богу, велик он и всемогущ, что мне нет нужды тебя благодарить. Но довольно обо мне. Теперь слушай слово повелителя верующих, он повелевает: «Не убивай Касима Иджли, не обижай и сей же час отправь его обратно домой, ибо руки твои коротки до него, а ежели ты его убьешь, я [халиф] отплачу [тебе тем же]». Услышав эти слова, Афшин задрожал, у него отнялись руки и ноги. «Ты вправду передаешь сообщение государя?» — спросил он. — «Да, — ответил я, — разве ты когда-нибудь слышал, чтобы я измышлял его приказания? — и крикнул своим людям: войдите!»

Вошло человек тридцать-сорок понятых[456]. «Будьте свидетелями, — обратился я [к ним], — что я передал сему эмиру Бу-л-Хасану Афшину устное сообщение повелителя верующих Му'тасима. [Повелитель верующих] говорит: «Бу Дулефа не убивай, не обижай и отправь обратно домой, а ежели убьешь, то за него убьют тебя». Потом я спросил: «Касим, ты здрав?» — «Здрав», — отвечал он. «Нет ли увечий?» — «Нет». Людям своим я сказал: «Будьте свидетелями, он здрав и невредим». — «Свидетельствуем», — ответили они. В гневе я вышел и, словно потеряв сознание и чувства, пустил коня рысью.

Всю дорогу я твердил себе: «Ты[457] еще неизбежней сделал убийство Бу Дулефа, ибо сейчас же вслед за тобою примчится Афшин, и повелитель верующих скажет: «Я-де такого распоряжения не давал» Афшин вернется назад и убьет Касима. Когда я подошел к денщику [халифа], я был в таком состоянии, что на мне выступил пот и я задыхался. [Денщик] испросил для меня прием, я вошел и сел. Увидев меня в таком виде, повелитель верующих, по великодушию своему, велел денщику отереть с моего лица пот и ласково спросил: «Что с тобой, Бу Абдаллах?» — «Да будет долгой жизнь повелителя верующих, — ответил я, — то, что приключилось со мной сегодня, я за всю жизнь не запомнил. Как жаль мусульманство, коему /177/ приходится терпеть подобное от скверны безбожия!» — «Расскажи», — приказал он.

Я обстоятельно стал рассказывать, как все происходило. Когда я дошел до того места, как поцеловал Афшина в лоб, потом в плечо, потом поцеловал в обе руки и уже нагибался к ногам, а Афшин сказал: «Ежели ты даже тысячу раз облобызаешь землю, то пользы не будет, я все-таки убью Касима», — в дверь [вдруг] вошел Афшин, в поясе и шапке. Я замер и оборвал речь, подумав про себя: «Зловещий случай! Ведь я еще не досказал повелителю верующих, что от его имени передал не приказанное распоряжение не убивать Касима. Вот Афшин сейчас начнет разговор об этом распоряжении, и халиф скажет, я-де его не давал. Я буду опозорен, а Касим убит; этого я боялся. Но господь бог, да славится поминание его, расположил иначе. Халифу было очень мучительно слышать, как я целовал Афшину руки и плечо и намеревался поцеловать ноги и как он сказал, что пользы не будет, ежели я[458] даже тысячу раз облобызаю землю.

Когда Афшин сел, он в сердцах спросил повелителя верующих: «Вчера вечером государь развязал мне руки в отношении Касима, а сегодня верно ли устное распоряжение, переданное Ахмедом, не убивать Касима?» — «Распоряжение — мое, — ответил Му'тасим, — ты разве когда-нибудь слышал, чтобы устное распоряжение, которое Бу Абдаллах передавал от нас или отцов наших, оказалось бы не верно? Ежели мы вчера после настойчивых просьб ответили тебе согласием насчет Касима, то тебе все же следовало бы знать, что он потомственный слуга нашего семейства. Было бы умнее пригласить его [к себе], отблагодарить душевно и, наградив, отправить домой. А оскорблять Бу Абдаллаха было гнусней всего. Но ведь всякий поступает сообразно естеству и происхождению своему. Где уж персам любить арабов, когда им досталось от их мечей и копий. Ступай и впредь будь благоразумней и скромней».

Афшин встал разбитый, не владея руками и ногами, и удалился. Когда он ушел, Му'тасим спросил: «О Бу Абдаллах, как это ты осмелился передать от моего имени не приказанное распоряжение?». «О повелитель верующих, — ответил я, — не мог я допустить пролитие мусульманской крови, /178/ и это моя заслуга; господь всевышний не взыщет с меня за эту ложь», — и я привел несколько стихов из Корана и преданий о пророке, привет ему! Халиф рассмеялся и промолвил: «Правильно, так и надобно было поступить, как поступил ты. Клянусь богом, велик он и всемогущ, Афшин не уйдет от меня живым, ибо он не мусульманин!» Потом я помолился хорошенько за повелителя верующих, возликовал, что Касим снова обрел жизнь и заплакал. «Позовите кого-нибудь из хаджибов!» — крикнул Му'тасим. Позвали, хаджиб явился. «Пойди в дом Афшина с моим собственным конем, посади на него Бу Дулефа Касима, сына Исы Иджли, и отвези с почетом и уважением в дом Бу Абдаллаха». Хаджиб пошел, и я тоже удалился.

По дороге я не мешкал, потому что знал, что хаджиб и Касим уже доехали до моего дома. Стало быть, я вернулся [поскорее] домой и застал Касима сидящим в дехлизе. Увидев меня, он пал в ноги. Я обнял его, поцеловал, ввел в покои и удобно усадил. Он все плакал и благодарил. «Благодари не меня, — сказал я, — а господа бога, велик он и всемогущ, и повелителя верующих благодари за то, что снова обрел жизнь». Хаджиб Му'тасима проводил его домой со многими почестями»[459].

Из этого рассказа каждый сможет понять, что за великодушные люди то были. Все они отошли [в иной мир] и осталась от них на память лишь добрая слава. Я записал это предание с той только целью, чтобы читателям досталась от меня какая-нибудь