вздорный, но он старик, у него имеются старые заслуги, он постоянно был единственным слугой и другом государя и по причине любви [к государю] претерпел невзгоды, как он видел сам. Сын его умней и воздержанней, чем он, и стоит службы. Подобных им, когда бывает нужно, не скоро сыщешь, а ныне надобно, чтобы к государю приспело побольше достойных рабов и слуг. Может ли рабская верность допустить устранение двух таких слуг? Цель моя заключается в том, чтобы знатным и простым людям стало совершенно ясно, насколько высоко меня ценит высочайшее мнение. Эта цель мною достигнута — все поняли, что должны блюсти свой предел. Я сам понял столько, что бить их не надо, отправил их под стражу, дабы немного их отрезвить. И письменное обязательство они дали покорно и с охотой, что окажут услугу государственной казне тремястами тысяч динаров. Эти деньги они дать могут, но разорятся, а нищие слуги не потребны. Ежели высочайшее мнение согласится, то не следовало бы отвергать моего заступничества за них, а подарить им эти деньги и отправить обоих домой с почетом.

/171/ Бу Наср поехал и передал это великодушное сообщение. Эмиру оно пришлось очень по душе и он ответил: «Мы, дескать, принимаем заступничество ходжи насчет Хусейри с сыном, [но] дело их в его руках. Ежели он считает, что хорошо их отпустить, пусть отпустит и возвратит им соглашение». Бу Наср приехал обратно и передал [ответ] ходже. Эмир из ривака перешел во дворец, и ходжа тоже прибыл домой и приказал подать двух собственных своих верховых животных к караульному дому, посадить [на них] отца и сына и с почетом доставить к нему. Когда они явились, то облобызали землю и смиренно сели. Ходжа несколько времени то сурово, то мягко бранил Хусейри, и тот просил извинения. Старик он был красноречивый, наговорил лестных слов, и ходжа заключил его в объятья, попросил [в свою очередь] извинить его, обласкал, поцеловал в лицо, сказав: «Возвращайся домой к прежней жизни, ибо портить вам жизнь считаю мерзким. Завтра владыка султан пожалует тебя халатом». Хусейри облобызал руку ходжи и землю, так же поступил и сын его. Потом, сев верхом на коней ходжи, они вернулись домой, в Кой Ала, с великим почетом. Люди потянулись к ним, чтобы поздравить, и отец с сыном сидели рядом. Я, Бу-л-Фазл, был их соседом и пошел к ним тайком раньше [других] гостей. Хусейри сказал мне: «Сколько жить буду, не сумею воздать достойно ходже Бу Насру, но буду благодарить его и за него молиться». Я, разумеется, ни словом не обмолвился о том, как все происходило, ибо это было бы неприлично, а только пожелал ему добра и удалился. Я рассказал об этом моему наставнику. Наставник поехал поздравить, и вместе с ним явился я.

Хусейри с сыном вышли далеко навстречу. Сели и оба принялись благодарить. Бу Наср ответил: «Известно, каковы были мои старания, благодарите султана и ходжу». Сказав это, он удалился. Недели через две я слышал от Бу Насра, что эмир в тесной беседе, за вином, открыл Хусейри, как все происходило. Хусейри в тот день был в желтой как шафран джуббе, а сын его в бундарской джуббе[450], очень роскошных, в них их и привезли. На другой день их [опять] привезли к султану, и он с ними обошелся милостиво. Ходжа попросил, чтобы обоих отвели в вещевую палату. [Там] по повелению султана на них надели халаты. [Оттуда] они предстали пред лицо [эмира], а от него [отправились] к ходже. Затем от ходжи обоих со многими почестями повезли домой. Горожане усердно воздали им должное. Все они уже померли, кроме ходжи Бу-л-Касима, сына Хусейри, который еще жив. Да здравствует он, и да смилуется Аллах над ними всеми!

Каждый, кто прочитает сию макаму, /172/ должен смотреть на нее как на поучительный пример и мудрое назидание, а не глядеть на нее как на сказку, дабы твердо уяснить [себе], какие были и есть великодушные люди. В повестях о халифах я прочел один рассказ поры Му'тасима, он немного похож на то, что я рассказал, но происходило все страшнее. Я счел за нужное привести его [здесь], ибо книга, особенно историческая, украшается такими вещами, ведь слово расцветает от слова, дабы для читателей возросло удовольствие, и [книга] больше читалась, ежели будет угодно Аллаху, велик он и всемогущ!

РАССКАЗ ОБ АФШИНЕ И СПАСЕНИИ ОТ НЕГО БУ ДУЛЕФА

Исмаил, сын Шихаба, говорит: «Я, дескать, слышал от Ахмеда, сына Абу Дуада, — а Ахмед сей был человек, который вместе с должностью главного судьи исправлял еще и должность везира, был самым знаменитым везиром своего времени и служил трем халифам, — как он рассказывал: «Однажды, в пору Му'тасима, я проснулся в полночь и сколько ни ухитрялся, сон ко мне не шел. На меня напала сильная печаль и тоска, причины коей я не мог понять. Что-то случится, — подумал я про себя. Крикнул гуляма, постоянно находившегося при мне, звали его Селам, и велел ему сказать, чтобы оседлали коня. «Господин, — ответил он, — сейчас полночь, завтра не твой черед, ведь халиф сказал тебе заняться таким-то делом, и приема у него не будет. А ежели ты намерился повидать кого-нибудь другого, то опять же сейчас не время выезжать». Я промолчал, ибо понимал, что он рассуждает правильно. Однако, я не находил себе покоя, и сердце подсказывало, что что-то стряслось. Встал, крикнул слугам, чтобы зажгли свечи, пошел в баню и умыл руки и лицо, но покоя все не было, покуда я вдруг не пошел и не оделся. Оседлали осла, я сел верхом и поехал.

Куда я еду, я совсем не понимал. Наконец, я сказал себе, что лучше всего направиться во дворец, несмотря на очень ранний час. Ежели примут — хорошо, а ежели нет, то вернусь обратно, быть может, это наваждение исчезнет из моего сердца. Поехал во дворец. Добравшись туда, я известил дежурного хаджиба. Тот сразу же вышел ко мне и спросил: «Что означает [твой] приезд в такую пору? Тебе же хорошо известно, что повелитель верующих со вчерашнего дня /173/ предается развлечению, и ты некстати». — «То, что ты говоришь, совершенно верно, — ответил я, — но все же доложи государю о моем прибытии. Ежели можно будет, он соизволит меня принять, а ежели нет, я удалюсь». — «Хорошо», — промолвил он, сейчас же доложил, сразу ж вернулся и сказал: «Пожалуйста, [государь] принимает, войди». Я