– Не знала.

Я замолчал.

Рахманов, выждав немного, сказал:

– Ладно, Сергей Леонидович. Идите. Признаться, у меня еще много дел.

– Идти куда? – спросил я. – Вы меня отпускаете?

– Конечно. Почему я должен вас не отпустить?

– Ну, я ведь в какой-то мере соучастник Чиркова?

Рахманов усмехнулся:

– Номинально, конечно, вы в чем-то помогли Чиркову. Но, вообще-то, выражаясь юридическим языком, вы жертва. Жертва мошенничества. Так сказать, пострадавший. Идите. Внизу вас пропустят, я предупредил. Всего доброго.

– Всего доброго.

Я подошел к двери. Обернулся, уже взявшись за ручку:

– А почему вы спрашивали меня, где я ночевал на Сенеже? И на чем оттуда уехал?

– Из-за Чиркова, точнее, из-за его показаний.

– Он показал по-другому?

– Да, чтобы вынудить меня назначить очную ставку.

– Очную ставку? Но зачем она была ему нужна?

– Думаю, Чиркову было важно вас увидеть.

– Важно? Зачем?

Рахманов побарабанил пальцами по столу:

– Наверное, Чирков хотел вас проверить и понять, не предали ли вы его. Вы ведь уговаривались не сообщать о мастерской Глинского?

– Уговаривались. Но ведь все остальное мы рассказали?

– Рассказали. Ну а почему же вы решили не говорить о мастерской?

– Да просто, чтобы не втягивать в эту историю моего друга Володю Глинского. Он здесь вообще с боку припека – дал нам ключи и уехал. Зачем же ему подкладывать такую свинью?

– Все правильно. А кто первый подал эту идею не сообщать о мастерской? Вы или Чирков?

– Чирков, но это не имеет значения, это же вполне мог предложить и я.

– Понятно. – Рахманов кивнул. – Всего доброго, Сергей Леонидович. Желаю больше к нам не попадать.

Когда Лотарев вышел, Рахманов остался один, стал вспоминать, что же в этом расследовании было для него самым трудным.

Он, например, сначала лишь слегка удивился, услышав, что сборы Лотарева, когда тот уезжал с Сенежа, вызвали яростную реакцию собаки. Запомнить странное поведение собаки заставила выработанная долгой практикой привычка обращать внимание на любые несоответствия в показаниях. Но даже выявив это несоответствие, он на первых порах как бы забыл о нем. И все же оно засело в памяти.

То, что в дальнейшем он узнал, что собака убита, помогло прийти к выводу: собака взъярилась не на Лотарева, не на то, что он забирает свои вещи, а на то, что рядом. Рядом же с ним в это время был Чирков и его машина. Поскольку вряд ли собака могла лаять на Чиркова, она, скорее всего, лаяла на то, что находилось в его машине.

Именно эта нелогичная на первый взгляд ярость собаки помогла потом найти решающие улики: и третью гильзу, и труп Крыжа.

Потом уже выяснилось, что в багажнике лежала одежда убитого Шеленкова, то есть Крыжа. Чирков ездил в ней в мае в Сухуми знакомиться с Азизовым. Он тогда предложил Шеленкову полечить в Москве застарелый радикулит и пожить несколько дней в квартире своей уехавшей матери и сестры. Перед этим Чирков переодел его, чтобы тот в приличном виде ходил на лечение к знакомому профессору. После убийства Крыжа Чирков снова воспользовался его одеждой для главной поездки в Сухуми.

Помучился Рахманов и над вопросом: кто же на самом деле разговаривал с Люкой в Сухуми в мае, наводя справки об Азизове. Потом он понял, что все просто. Вел разговор, конечно же, Крыж-Шеленков, которого Чирков подбил съездить в Сухуми для верности задуманного ими вместе дела.

Дела с Азизовым Чирков вел сам, профессионально изменяя свою внешность. О том, что Чирков договаривается с Азизовым, приняв его теперешний облик, Крыж, естественно, не знал.

Когда у Рахманова появилась догадка об убийстве Шеленкова, у него одновременно возникло предположение: каким именно образом можно было убить такого человека, как Крыж? Ведь это не так просто. Его можно было убить только при условии, что сам он об этом намерении не будет даже подозревать. При этом Чиркову нужно было не только убить Крыжа, ему нужна была еще и его одежда. Так постепенно сложилась предположительная схема убийства: утром на Сенеже Чирков предложил Крыжу искупаться в укромном месте. Когда же Крыж разделся, Чирков убил его выстрелом в затылок. Таким образом одежда, необходимая для поездки в Сухуми, осталась чистой.

Собаку Чирков убил вынужденно. Дик мешал ему проникнуть в комнату Крыжа вечером двенадцатого июля, когда на базе никого не было. Попасть Чиркову туда было необходимо: во-первых, он должен был забрать из комнаты некоторые вещи и документы, создав тем самым видимость, что хозяин решил уйти навсегда, а также изъять рецепт на мазь, которую выписал Шеленкову для лечения радикулита профессор. Если бы следствие обратилось к этому известному специалисту, тот сразу же смог бы сказать, что больной Шеленков попал к нему на лечение по просьбе Чиркова.

Очень долго не мог понять Рахманов истинной роли, которую играла в этом преступлении Вера Новлянская. В начале расследования он совсем не исключал, что была далеко не последняя роль. Но в конце концов понял, что Новлянская имела лишь так называемое «прикосновение к преступлению». Чиркову, будучи ее любовником, легко было выяснить все необходимое об особо «деловых» и состоятельных ее знакомых. Он выбрал Азизова, познакомился с ним, сославшись на Новлянскую. Та о своей косвенной причастности к преступлению и не подозревала. Конечно, Новлянская, нередко оказывая услуги Азизову в поставке дефицита, нарушала уголовный кодекс: использовала свое служебное положение в корыстных целях, получала взятки. Но делала она это очень продуманно. Судя по многочисленным безрезультатным запросам в органы БХСС, искать улики или документы, которые могли бы подтвердить вину Новлянской, было уже бессмысленно.

Выйдя из прокуратуры и сев в машину, я тут же тронул ее с места. Мне хотелось как можно скорее отъехать от этого места.

Я вырулил на Петровку, попетлял по Центру, от улицы Горького до Арбата. Наконец понял: нужно где-то встать, просто встать и постоять.

Свернул в какой-то переулок, затормозил, выключил мотор. Я был раздавлен и смят. Сейчас во мне не было никаких ощущений. Посидев немного, подумал: надо что-то делать, иначе я просто сойду с ума. Я просто не смогу жить. Что мне делать, я не знал, поэтому сидел без движения, машинально разглядывая переулок. Это был обычный московский переулок: длинные ряды окон, пустой тротуар, каменный бордюр у нижнего этажа, бак для мусора, виднеющийся в ближней арке…

Просидев так около часа, я решил: надо кому-то позвонить. Все равно кому, но позвонить. Любому человеку. Любому, кроме Алены. Ей я звонить не могу, потому что все эти дни выглядел перед ней идиотом, трусом, боящимся собственной тени…