не одно-, и не двух- и не трехмерные, они — нечто иное. Вспомни, например, об облаках, о береговой линии, о деревьях — все это природные объекты, которые могут быть описаны с помощью фрактальной теории. Однако чуть ли не самое обычное для фракталов свойство — то, что они воспроизводят идентичные самим себе или подобные себе структуры самых разных размеров. Вспомни папоротник: даже самый маленький листочек папоротника, отходящий от стебля, имеет форму целого папоротника. Малюсенький кусочек в точности такой же, как малый кусок, который точно такой же, как и большой. Видишь? Благодаря этому своему свойству фракталы применяются в музыке, в пластических искусствах, в финансах и даже в науках об обществе.

В тот день мы обсуждали идею о том, что отрицательные эмоции в обществе распространяются путем фрактального расширения. Как если бы они ветвились, воспроизводя сами себя, при этом разрастаясь и увеличиваясь. Просыпаешься ты утром — а электричества нет, и ты завтракаешь подслащенной водичкой, в хмуром настроении выходишь на улицу, толкаешь меня, бегущую, чтобы успеть на автобус, орешь на меня, когда я возмущаюсь тем, что ты меня толкнул, и сама толкаю сеньору, попавшую под горячую руку. Мне удается выбраться из автобуса на нужной остановке, я вхожу в школу, заранее ненавидя своих учеников, говорю с ними на повышенных тонах, очень резко, все они кажутся мне грубиянами и дураками, а потом заканчивается учебный день, и они уходят из школы, дома один из них ссорится с матерью, кричит на нее, обижает, и она, ничего не понимая, начинает плакать. Она не понимает, что тебе хреново, и мне тоже, а еще — ему, и еще кому-то, и еще. Она не понимает, что мы, как фракталы, воспроизводим худшее в нас самих и даже не осознаем этого, мы всего лишь плывем по течению. Мы в это превратились. Видишь, как оно работает? В каждом из нас заключено неблагополучие общества, и каждый его реплицирует, воспроизводит. Клянусь, меня охватило желание вскочить на ноги и крикнуть: «Вот дерьмо!» Очень громко, чтоб услышали все, но я находилась на лестнице похоронного агентства, и внутри него царила печаль. Внутри находилась всесокрушающая жизнь, настоящая.

Именно поэтому я и решила выйти из этой истории: я не видела документа Меуччи и не знала, в чьих руках он находится, и, в общем, он мне был до лампочки. Единственное, чего я на самом деле хотела, так это жить с Анхелем. Он с самого начала являлся моей целью, а сейчас я практически уже была у цели, так что мне совершенно не нужны ни новые проблемы, ни новое вранье. Вопрос для меня закрыт.

Оставалась только одна проблема: я чувствовала, что должна что-то предпринять, ну, не знаю, сделать некое легкое движение, которое могло бы каким-то образом противостоять распространению стольких отрицательных эмоций. На секунду я подумала, что по примеру призрака Маргариты я могла бы превратиться в Хулию-бабочку и поменять переменные, сказав Леонардо, что документ у Эвклида, а Эвклиду — что он у Анхеля, ну а Анхелю сообщить, что им владеет Леонардо. Как игра — неплохо, в особенности для кукловода. Только штука в том, что я уже не хотела быть кукловодом. Замена переменных приведет лишь к тому, что игра продлится до бесконечности, пушки поменяют позиции, чтобы вновь пойти в наступление, и распространение отрицательных эмоций продолжится. Нет. Все это не имеет никакого смысла. Кроме того, и Лео, и Анхель продолжают считать Барбару вероятной покупательницей, которую они не захотят терять, а Эвклид будет видеть в ней угрозу, которую он хотел бы устранить. Все это — абсурд. Понимаешь? У Барбары нет денег, она не собирается никого приглашать в Италию, она сама оказалась блефом — и продолжает служить источником надежды. Смех, да и только. Однако что-то нужно было делать. В споре с Лео я напоследок сказала ему, что никакого документа у Анхеля нет. И я же сказала Барбаре, что нет его у Эвклида. Все верно. Не менять переменные, а раскрыть их — так гораздо лучше. Я решила сказать Эвклиду, что документ вовсе не у писателя, и сказать Анхелю, что его нет у Эвклида. Так негативные эмоции начнут рассеиваться, и я буду довольна тем, что сделала нечто разумное, и не ради Меуччи, а по меньшей мере ради нашего блага. Такое решение я приняла тогда, и не раскаиваюсь. Наше уравнение можно считать решенным. Для решения уравнения Меуччи оставалось совсем немного, но там были свои переменные.

22

Так и закончилась наша история. Мне удалось убедить всех в том, что Маргарита просто позабавилась за их спиной, снабдив их выдумкой. И если у кого-то еще оставалось желание упорствовать в поисках, то, без сомнения, ему пришлось бы начинать сначала, но уже без меня, потому что я выхожу из игры.

Барбара вернулась в Италию спустя несколько дней. Я сходила к ее тете — попрощаться, и та встретила меня с распростертыми объятиями, поскольку я оказалась первой подругой ее племянницы, переступившей их порог. Ясное дело, ведь Барбара тщательно заботилась о том, чтобы не приводить домой никого, потому что ее тетушка родом из Вилья-Клара уж точно не поддержала бы весь этот балаган. Ее племянница — и строит из себя итальянку! В тот вечер Барбара подарила мне все свои кремы и почти всю одежду — полагаю, что себе она оставила только тесные бюстгальтеры. Когда Анхель увидел меня в ее одежде, ему это показалось довольно-таки странным, но я придумала для него какую-то сказку, и он в нее поверил. Ну, он тоже подарил мне пару платьев Маргариты, и все это в совокупности очень меня выручило в текстильно-дефицитные времена. На самом деле, насколько я знаю, больше всего его удивляло, что Барбара так внезапно исчезла и позвонила только на прощание, в самый последний момент. Но эту тему мы с ним никогда не обсуждали.

Любопытно, но вскоре после отъезда Барбары Анхель объявил, что сестра его перебралась жить к сыну дипломатов. Так что я сказала последнее «прощай» дивану в Аламаре и превратилась в настоящую барышню из Ведадо. В тот день, когда я привела Анхеля знакомиться со своей семьей, отчим свернул шеи двум цыплятам, и мы поужинали всей семьей — никто не упустил этой возможности. В том же году мы поженились. Эвклид стал моим свидетелем. В общем, я решила не говорить ему, что мне известно, как он обошелся с моей работой: к тому времени