невозможно» [Субханбердина 1998:141–142]. Столкнувшись с властями, которые не позволили им вернуться к кочевничеству, они поняли, насколько шатко их будущее. Были и более общие заявления: например, выдающийся статистик и агроном К. А. Вернер, служивший в Степном генерал-губернаторстве в начале 1890-х годов, объявил степь пригодной исключительно для кочевого скотоводства [Там же: 84][537]. Другой профессор, названный только по фамилии – Богданов, – согласно газете, утверждал, что «Казахская степь не может служить землей для посева зерна» [Там же: 94][538]. Что могли предложить в ответ сторонники оседлого земледелия? Только благие намерения и необоснованные заявления нескольких татар, которые «плохо знают казахский земельный вопрос» [Там же][539]. Как эмпирические, так и субъективные данные свидетельствуют о том, что лагерь «Айкапа» не смог выполнить то, что обещал.

Визитной карточкой газеты «Казах» стала огромная статья, печатавшаяся с продолжением в 1915 и 1916 годах под названием «Экономические перемены» («Шаруалық өзгерісі»). Начиналась она с экскурса в классическую европейскую политическую экономию (с особым упором на труды Ф. Листа), теории глобализации и социальной эволюции[540]. Прежде чем обратиться непосредственно к описанию степи, автор успел прийти к выводу, что «природные условия, плотность населения и переход к торговле и ремеслам суть первопричины, по которым меняется экономика» [Субханбердина 1998: 252]. Хотя серия публикаций 1915 года оставила за собой больше вопросов, чем ответов, было уже ясно, что автор находится под сильным влиянием географического детерминизма, если не в вопросах национального характера, то, по крайней мере, в убежденности, что окружающая среда накладывает жесткие ограничения на экономический выбор людей:

Исходя из того, что нам известно, оседлому образу жизни должны благоприятствовать разные условия. После заявлений, что эти условия есть на Казахской земле, мы часто слышим что-нибудь вроде «к оседлому народу придет культура» и «сейте зерно, и оно вырастет». Но вырастет ли зерно, если его посеять? Достаточно ли посеять зерно, чтобы оно выросло, или нужно что-то еще? Во-первых, для того, чтобы зерно росло, необходима подходящая почва. На песке и солончаках не вырастет ничего. Во-вторых, в почве должна быть влага. Если нет влаги, зерно не прорастет из сухой почвы. В-третьих, необходим теплый воздух. В холодной земле зерно, опять же, не вырастет [Там же: 254].

Если говорить конкретно о степи, то «вопрос о том, станут ли казахи оседлыми или нет, подобен проблеме посева зерна. Перед посевом необходимо понять, есть ли для этого необходимые условия» [Там же: 255]. Таким образом, автор дает понять, что выступает как нейтральный посредник, перебирающий все имеющиеся данные: степь географически разнообразна, некоторые казахи уже осели на земле, поэтому жизненно важно понять, насколько хорошо им живется и есть ли районы, где оседлые казахи справляются с хозяйством лучше, чем в других [Там же: 255–256]. В следующем году он начал выдавать информацию, почерпнутую из книг, изданных Переселенческим управлением, в частности, трудов Ф. А. Щербины (к тому времени давно осмеянных самим Управлением). Вывод, который он сделал из этих первых осторожных исследований, был неутешительным: «В Тургайской области из 43 миллионов десятин 28 миллионов кажутся непригодными для посева зерна. Это две трети земель области» [Там же: 265]. А если учитывать, что самые перспективные для посева земли доставались крестьянам, оседлость и земледелие представляли собой в лучшем случае ограниченное решение.

На самом деле, как бы ни насмехались оппоненты, газета «Казах» никогда не ратовала за полный отказ от оседлого образа жизни. Не было в ней также постоянного педалирования темного, феодального прошлого. А. Байтурсынов, первоначально один из ведущих авторов «Айкапа», ставший впоследствии «душой» газеты «Казах» [Sabol 2003: 107] и настороженно относившийся к оседлости, достаточно рано и очень четко резюмировал эту промежуточную позицию: «Совет стать оседлыми (қала салу деген сөз) был дан не всем казахам; он был дан казахам, которые сеют зерно и владеют хорошей землей (күн көрерлік жері)» [Субханбердина, Даунов 1995: 59]. Уже во времена КСГ мало кто из мыслящих казахов был готов защищать скотоводство в той форме, в какой оно существовало в далеком прошлом. Слишком сильно оно ассоциировалось с риском, нищетой и внутренними раздорами, чтобы серьезно рассматриваться как вариант будущего. После закрытия КСГ в начале 1902 года экономическое и демографическое давление на казахов только усилилось. Итак, встал насущный вопрос: если не земледелие, то что же?

Ответ здесь также определялся тем, как авторы «Казаха» воспринимали окружающую среду. Степь, согласно их описаниям, была не только непригодной для земледелия: она была хорошей землей для скотоводства. «Поскольку эта земля – скотоводческая земля, – утверждала одна из статьей в «Казахе», – нет никакой причины не разводить на ней скот» [Субханбердина 1998: 85]. В той же статье отмечалось, что навыки, необходимые для скотоводства, у казахов уже имеются: «Все, что умеют казахи, – это выращивать скот, плохо пахать и торговать; кроме этого, у них нет иных ремесел и искусств» [Там же]. За образцы, скорее всего, следовало взять страны, которые рассматривал, в частности, Букейханов, – Швейцарию и Австралию. В первой из них на небольших участках плохой земли оседлые жители выращивали небольшое количество породистого скота и дорого продавали продукцию животноводства за границу. Во второй, где земля, возможно, очень похожа на степь с огромным количеством открытых пастбищ, оседлые люди выращивали довольно много овец, высокое качество которых обеспечивало им рынок сбыта вплоть до Санкт-Петербурга [Букейханов 1995: 303]. Таким образом, хитрость заключалась в том, чтобы уменьшить общее количество скота, выяснить, чего хочет рынок, и соответственно улучшить качество. Народы, жившие в тех же условиях, что и казахи, доказали, что это возможно. Тогда можно будет извлечь долгосрочную пользу из оседлого образа жизни, не вставая на путь, который вряд ли приведет к успеху. Не менее важно и то, что притязание на огромные пространства (вдвое больше, чем требовалось под земледелие) для интенсивного разведения скота послужило бы важной политической цели – отдать больше земель драгоценной отчизны (ата мекен) в руки казахов и ограничить их доступность для поселенцев [Субханбердина 1998: 93]. То, что ГУЗиЗу никогда бы и в голову не пришло рассмотреть вариант землеустройства, при котором казахи получали бы больше земли на душу населения, чем поселенцы, в расчет не бралось: ведь идея выглядела и политически привлекательной, и географически оправданной. Казахи могли бы остаться ценной частью Российской империи, развиваться и сохранить для себя больше земли.

Споры между сторонниками журнала и газеты еще продолжались, когда их отодвинула на задний план новая проблема: начало Первой мировой войны и ее надвигающееся воздействие на степь. Ни одна из отстаиваемых линий не