Дэн снова улыбнулся ему и кивнул на репродукцию Мантеньи:

— Начинаю понимать, зачем она у тебя здесь висит.

Энтони чуть скривил рот в усмешке.

— Ужасно. Дурной вкус. Даже мои остроумные друзья-иезуиты не смеются.

Однако он не дал себя отвлечь; выпрямился в кресле и взглянул на Дэна через комнату:

— Дэн, ты как-то раз сказал мне одну вещь, которую я навсегда запомнил. Ты тогда нашёл прелестную орхидею, мимо которой я прошёл, не заметив… insectifera[151], кажется?., не могу сейчас вспомнить, но вечером мы рассказывали о ней нашим девушкам. Про твой нюх на орхидеи. И ты сказал, что я знаю только, как надо рассматривать орхидеи, а не как их разыскивать. Ты помнишь? — Дэн покачал головой, встретив вопрошающий взгляд Энтони. — Так вот. Когда я думаю о тысячах суетных слов, напрасно произнесённых и зря написанных по поводу абстрактных предположений и философских умствований вроде подсчёта тех самых ангелов, вместо того чтобы… — Он пожал плечами.

Дэну вспомнился Барни. Прямо пандемия самообличений.

— Ну, с этим я никогда не соглашусь. Не говоря уж ни о чём ином, ты сотни молодых людей научил мыслить.

— Точно так, как мыслю сам. Слава Богу, среди них попадались и глупцы. Эти по крайней мере избежали заразы.

— Чепуха. Ты ещё и бисер перед свиньями метал.

— Точно. Только в другом смысле. Академической «игрой в бисер»[152]занимался.

Руки Энтони спрятал в карманы халата и снова выпрямился, слегка прижавшись к спинке кресла, будто испытывал неудобство или боль, хоть совсем недавно и отрицал это. Иронически улыбнулся Дэну:

— Извини. Это, должно быть, очень похоже на жалость к себе. Просто все очень уж многое спускают умирающему. Как будто размягчённость именно то, что ему нужно.

— Кроме всего прочего, ты и сам знаешь, что рассмотрение — деятельность гораздо более важная, чем разыскание.

— Возможно — если речь идёт об орхидеях. А не о себе. Я рассматривал себя. Всю свою сознательную жизнь. Такого, как есть. А не такого, каким мог бы быть. Или — каким должен был быть. Это и позволило мне превратить тебя в живой пример всего того, на что мы с Джейн могли взирать свысока.

Отвращение к себе звучало в его голосе, ясно виделось в лице.

— Ну хорошо. По невероятно завышенным христианским стандартам, тебе недостало милосердия. Но это же не означает, что ты в принципе судил неверно.

— Но я судил, основываясь на неверных принципах. — Энтони впился взглядом в глаза Дэну. — А то, что ты принял приговор не противясь, лишний раз доказывает это.

— Да почему же?

— Да милый ты мой, ведь судья, который ведёт дело — я имею в виду твою пьесу, — столь явно исходя из своих собственных интересов, — судья неправедный, он был бы позором всему правосудию вообще. Особенно если учесть, что одно из его собственных предыдущих решений — то самое, тебе неизвестное, — и спровоцировало в значительной мере преступление, о котором шла речь. То, что теперь у тебя хватает доброты признать, что приговор был справедливым, доказывает твою относительную невиновность.

— А кто спровоцировал то твоё «собственное предыдущее решение»? И как ты думаешь, почему это случилось лишь однажды? Почему, раз вступив на этот путь, мы сразу же отказались следовать по нему дальше?

— Да потому, что вы ошибочно решили, что я — потерпевшая сторона.

Дэн отрицательно покачал головой:

— Всё гораздо проще. Я был недостаточно хорош для Джейн. А она — недостаточно плоха для меня.

— Я полагаю, что мог бы легко убедить тебя в обратном. Но даже если бы так было на самом деле, вы принесли бы гораздо больше пользы друг другу, чем… — Он умолк, не продолжив сравнения.

Дэн поболтал остатки хереса в бокале. Энтони не желал расставаться с поразившими его стрелами, так что — в роли лучника — Дэн решил промолчать. А Энтони — в роли поражаемого стрелами мученика — снова скривил рот, иронизируя над собой:

— Кошмар. Этакая мелодрама на смертном одре. Но я и вправду очень хотел просто повидаться с тобой. Услышать, как ты живёшь.

— Про «Оскаров», отправленных в нужник?

— Ну ведь не всё же заслуживает сожаления?

— Нет, конечно, если жить этим изо дня в день. Что я и делаю. По большей части.

— Есть философии и похуже этой.

— Пока не начнёшь подводить итоги.

— Одного плакальщика на эту комнату вполне достаточно.

Дэн улыбнулся в ответ на этот упрёк:

— Думаю, я стал, как Джейн, детерминистом. Более или менее ухожу в себя.

— Уход в себя несовместим с детерминизмом.

— Если ты не рождён выбирать путь наименьшего сопротивления.

— Это пораженчество, а не детерминизм.

— Ну, человек может сам выбрать себе что-то из плывущих мимо обломков. Но это ведь дела не меняет?

Энтони поднял вверх палец:

— Чувствую присутствие святого Сэмюэла Беккета[153]и его изощреннейшего французского абсурда. Отъявленный романтический пессимизм.

— А теперь ты несправедлив к Беккету.

— Ничуть не более, чем был бы Паскаль. Или — Вольтер. Mutatis mutandis[154].

— Вряд ли.

— На днях один из моих самых всерьёз довольных собою оксфордских коллег пытался утешить меня, рассуждая о грядущей экологической катастрофе. Вроде бы мне необычайно повезло, что я ухожу, не дождавшись всепланетного фиаско. А я ответил, что он свободен в выборе и может ко мне присоединиться.

Дэн рассмеялся:

— Но то, что он отказался, вовсе не опровергает его утверждений, не так ли?

— Позволь мне предположить, что пьеса, в которой мы все участвуем, и вполовину не столь плоха, как утверждают глашатаи конца света. В конечном счёте та самая тварь земная, что несёт зло, есть тварь, способная мыслить. — Он взглянул на Дэна с былой шутливой насмешкой: — Бог для меня — по-прежнему неразрешимая загадка. А вот с дьяволом — полная ясность.