что вообще невозможно исправить, мне приходится верить ему на слово. Вот моего мужа… провести было невозможно. Он сам, бывало, подойдет к машине и покажет, что невозможного нет. У него были золотые руки. И вообще он был удивительный человек.

— Да, мы все его очень любили.

— Вы по-настоящему его не знали, потому что он был человеком скрытным. Например, в тот день, когда он врезался в крышу сарая и горел, он разрешил позвонить мне домой только тогда, когда врачи скажут, что он будет жить. Передо мной и то скрытничал.

— Он тогда сильно обгорел?

— Все лицо было в ожогах. Но я не замечала этого. Для меня он, как и раньше, был красивым.

Она встала и подошла к сейфу. Я обратил внимание на то, что у нее была красивая стройная фигура.

— Вот, посмотрите на его часы. «Докса». Золотые. — Она протянула мне искореженный кусок металла. Стрелки, казалось, припаялись к циферблату.

— Черт возьми…

— Они были у него на руке, под кожаной курткой. После этого случая летать он уже не мог, но и на завод обратно идти не хотел. Там он тоже не простым человеком был. Понимаете?.. А обезображенному ожогами идти… Он не смог бы видеть людей, которые жалели бы его… Вот тогда-то он и купил патент на эту мастерскую. Сделать это было нелегко. Но вы ведь знаете — он был награжден орденом Свободы. Возможно, это и помогло. Вот он, этот орден, посмотрите. — И она показала мне серебряную звезду с изображением Кошута. — В этом сейфе я храню его вещи. Я потом вышла замуж, но мой теперешний муж человек другого склада.

Пока мы разговаривали, в конторку то и дело заходили механики, заказчики. Госпожа Пулаи получала деньги, давала сдачу.

— Этот человек не мог жить без полетов. Спортивный клуб устроил ему торжественные проводы. Его снова наградили. Оставляли его в клубе преподавателем — он был не только практик, но и теоретик, — но он наотрез отказался: небо для него уже не существовало.

Тогда он увлекся гонками на спортивных глиссерах. Сам построил себе глиссер. Сам смонтировал мотор. Вы, конечно, видели, как эти калоши носятся по воде. И вот на Дунае проводились соревнования. Разумеется, муж тоже участвовал. На одном из резких поворотов его выбросило с глиссера. Видимо, силой инерции. Но поскольку глиссеры на скорости поднимают такой каскад брызг, никто сразу не заметил, что с ним случилось. А лодка, которая мчалась за мужем, винтом-то и рубанула его.

— Почему же он не привязался ремнями к сиденью?

— Не знаю. Может быть, потому, что, если бы лодка перевернулась, он оказался бы в воде под ней… А может, не хотел. Одним словом, не знаю. Когда его вытащили из воды, он еще живой был. Его сразу же увезли в нейрохирургическую клинику. Посмотрел его известный профессор и сказал, что жить он не будет, потому что поврежден мозг. Муж прожил полтора дня, но в себя так и не пришел. Вот как было дело!

В дверях мастерской появился Элемер.

— Ваша «шкода» готова, товарищ майор, — сказал он.

— Сколько я вам должен, госпожа? — спросил я хозяйку мастерской.

— Что было с машиной, Элемер?

— Пришлось заменить прокладки… Затянуть тормозные колодки на переднем левом колесе.

— С вас двести форинтов, господин майор, — подсчитала хозяйка.

Когда я расплатился, вдова Пулаи протянула мне толстую тетрадь:

— Возьмите почитайте. Тут и о вас написано. Это заметки мужа о своих воспитанниках. Вам первому даю почитать, но с условием, что вы вернете ее мне обратно: она дорога мне как память.

— Благодарю вас за доверие. К сожалению, из-за тестя… Словом, в Пеште я бываю очень часто и скоро верну вам эту тетрадь.

— Подождите, я дам вам телефон моей дочери.

Я записал номер телефона и адрес Кати и сказал:

— Я давно хотел поговорить с Катей… все как-то очень запуталось… гибель Пети… так взволновала меня… все слишком загадочно.

— Ничего загадочного тут нет. Петера убил Шагоди. Убил не в прямом смысле слова, а убил в нем веру в жизнь. Он отнял у Петера что-то такое, без чего жизнь теряет свой смысл. Ну как бы это объяснить вам получше… Одним словом, тарелка с отбитым краем — это уже не тарелка.

За темными очками я не видел выражения глаз вдовы Пулаи.

— Я вам не верю, — твердо сказал я. — Шагоди мой друг.

— Верите вы или не верите — это ваше дело. Поговорите с моей дочерью.

— Обязательно поговорю. Тем не менее ваша позиция в этом деле мне не совсем понятна.

— Это неважно, господин майор. Но можете мне поверить, я уже спокойно отношусь к этому делу — к гибели Петера. Я за свою жизнь пережила столько, что временами мне кажется, что я сижу где-то наверху и взираю оттуда с высоты на жизнь. А вот дочку свою я еще надеюсь спасти. Она до сих пор во власти Шагоди. Она как та глупая бабочка, что летит на огонь лампы, который сожжет ей крылья. Поговорите хоть вы с ней. У вас здравый ум. Вы реально смотрите на жизнь. Вестибулярный аппарат у вас в порядке.

— А откуда вам это известно?

— Из записок мужа.

Я распрощался с хозяйкой, дал Элемеру полсотни на вино и сел в машину.

— Вам нужно менять тормоза, товарищ майор. Не забудьте об этом.

— Спасибо, дружище.

— Я тоже когда-то служил в авиации. Так что можете на меня рассчитывать.

— Еще раз спасибо тебе, Элемер.

— Всего вам хорошего, товарищ майор. Пока!

Захлопнув дверцу, я двинулся в путь.

Я никак не мог согласиться с предположением, что никакой загадки в Петиной гибели нет и что убил его Шагоди. Кто-то у кого-то отнял самое дорогое, после чего пострадавший начинает мучиться и страдать, а потом даже гибнет. Под статью уголовного кодекса такое преступление не подведешь, однако убита душа человека, и это повело, за собой физическую смерть. Однако я с детских лет рос вместе с Шагоди и Петей. Я знаю Шагоди и готов ради него отдать на отсечение руку. Хорошо знаю и Петю.

Но знаю ли? Вот в чем вопрос. Мы вместе жили в казарме, вместе учились в офицерском училище. Более неразлучной тройки не было.

И все-таки вдова Пулаи говорит, что Шагоди регулярно ходил к ним, хотел даже жениться на Кате, но ведь я-то об этом ничего не знал. Да и сам Шагоди никогда ничего не говорил мне об этом.

Если это было правдой, то он и не мог говорить об этом, так как хорошо знал намерения Пети относительно