– Здесь мы поцеловались, – в какой-то момент объявляет он. – Так что здесь и должен быть доступ к призрачному коридору времени.

Я бы не стала утверждать, что это место кажется мне знакомым.

– Как именно мы поцеловались? – спрашиваю я. – Можем повторить? Помнится, вход в призрачный коридор был прямо за моим левым ухом.

Я чувствую, как меня мягко хватают за плечи и тянут в место между двумя корявыми деревьями, в просветах между ветвями которого выглядывают крошечные глазки-пуговки. Может, птицы? Или мыши? Интересно, мыши вообще живут на деревьях? Скорее всего, нет. Вероятно, это сони или… или… неважно. Я закрываю глаза, чувствую его губы на своих и наслаждаюсь тем, как кончики его пальцев скользят по моей шее.

– И? – шепчет он мне на ухо. – Теперь ты выяснила, где вход?

– Да, – бормочу я. – Я почувствовала на шее дуновение ветерка. Думаю, нужно следовать за ним.

– Тогда пошли, – говорит Испе́р, но вместо того чтобы отпустить меня, снова накрывает мой рот своими губами. Мы крадем друг у друга этот короткий, интенсивный поцелуй в призрачном лете, которое хочет заставить меня забыть, откуда я пришла и куда направляюсь. Но судьба Випа и его дедушки в глубине души напоминают мне, что мы должны вернуться к зиме, поэтому я мужественно отстраняюсь от своего принца, беру его за руку и захожу с ним в призрачный коридор.

Вначале это место было для меня просто темной комнатой, которая в зависимости от моего состояния выглядела, как черный туннель или затененные врата. Сейчас я чувствую себя куда увереннее и вижу больше. Когда я сосредотачиваюсь на одном из выходов, внутренняя часть прохода тоже меняется. Например, уловив запах старых книг, я принимаю его, пока призрачный коридор времени не преобразуется в проход через ночную библиотеку. Но задерживаться на этом чудесном открытии мне нельзя. Нужно вернуться в пекарню, которая пусть и не пахнет больше яблочными батончиками, оставила четкий крестик на моей внутренней карте. Если я последую за своей памятью, то попаду прямо туда.

Едва мы входим в разрушенную пекарню, ледяной зимний ветер бросается нам навстречу, и я дрожу от холода. Почему я не подумала забрать свое теплое пальто, которое в прошлый раз забыла в доме гномов? Оно слишком простое, зато чистое и нерваное и всегда греет, в отличие от той тряпки, что на мне сейчас.

Испе́р замечает мою дрожь. Он снимает свою куртку, которая выглядит довольно потрепанной, и накидывает ее мне на плечи. Его тепло окутывает меня, и мое тело реагирует на это с большой радостью, ощущая невероятный комфорт.

– Ты не замерзнешь? – обеспокоенно спрашиваю я.

– Нет. Я могу согреться с помощью магии.

– Тогда почему ты вообще что-то надеваешь?

– Так практичнее, – говорит он. – Кроме того, важно придерживаться определенных социальных условностей.

– Только не со мной! В следующий раз, когда будешь убирать снег в саду, можешь проигнорировать условности.

Сквозь разрушенную крышу пекарни видно небо. Его цвет говорит о приближении вечера: кое-где уже сияют первые звезды. Випа и его дедушки за прилавком нет. Пекарша тоже куда-то пропала. Разрушенное, опустевшее пространство магазина скрывают темные тени.

– Это хороший знак? – спрашиваю я.

– Барьерное заклинание исчезло, – говорит Испе́р. – Значит, твой отец потушил очаг в Священной роще и, следовательно, Вип и его дед освобождены. Надеюсь.

– Но мы не знаем, что с ними.

– Вот как раз сейчас и выясним.

Мы выходим на улицу. Почерневшие от дыма стены, закопченные фонари и глубокие трещины в брусчатке свидетельствуют о магической схватке, которая произошла здесь утром. Однако самые серьезные повреждения, по-видимому, уже устранили.

В табачной лавке на другом конце улицы горит свет, а несколько солдат охраняют вход. Когда мы добираемся туда, видим ярко освещенные большие окна «Благородных табачных листьев Альберта Вюншемана». К большому облегчению, внутри я вижу Випа и его дедушку, окруженных столиками и подносами с чаем, коньяком, печеньем, бутербродами и мини-пирожными. Я лично не знаю владельца магазина, Альберта Вюншемана, но знаю, что у него семеро дочерей на выданье, и сейчас все они снуют вокруг высокопоставленных гостей в богато украшенных рюшами платьях пастельных тонов с отглаженными бантами в волосах. Особенно стараются угодить Випольду.

Испе́р расспрашивает солдат, отдает приказы и спешно отправляет гонцов. Я захожу в магазин, что вызывает у семи дочерей Вюншемана коллективный протест. Целеустремленно направляюсь к Випольду, который при виде меня мгновенно вскакивает на ноги, и когда оказываемся рядом, падаем в объятия. Многословно и, возможно, немного слезно, заверяем друг друга в том, что у нас все в порядке (и что пекарша тоже в порядке, как уверяет меня Вип). Мы говорим одновременно и одновременно замолкаем, а затем снова заговариваем вместе, что заставляет нас смеяться. Наконец я отпускаю Випа и поднимаю куртку Испе́ра, которая соскользнула с моих плеч из-за чрезмерно энергичной встречи.

– Эти двое поженятся, – объясняет дед Випа семи дочерям, которые с тревогой наблюдают за нами. – Они предназначены друг для друга.

– Дедушка, ну сколько мне еще раз говорить тебе, что это ерунда! – ругается Вип. – Прекрати распространять такие возмутительные слухи!

Дверь магазина открывается и входит Испе́р, который тоже хочет узнать о состоянии наследного принца и его дедушки. Пользуясь случаем, беру с подноса несколько бутербродов, а потом сметаю с тарелки оставшиеся мини-пирожки.

– Эй, – прерывает одна из дочерей с зеленым бантом в волосах. – Эти закуски предназначены для Их Высочеств!

– Высочества сами виноваты, нужно было есть быстрее, – заявляю я.

В качестве подтверждения я освобождаю чашку с чаем, к которому дедушка Випа так и не притронулся, поскольку коньяк показался ему намного соблазнительнее.

– Но так же нельзя, – упрекает меня другая дочь в платье с оборками цвета яичного ликера. – Мы не приглашали тебя в наш магазин и ничего тебе не предлагали.

Не знаю, что и сказать по этому поводу. В принципе, они правы, но – если несколько раз за день оказываешься на волосок от смерти, – теряешь чувство адекватности. Когда третья, четвертая и пятая дочки сначала пристально смотрят на откушенный мини-пирожок у меня во рту, а затем на сам рот, который, скорее всего, перепачкан кремом, мне становится стыдно. Но мой благородный императорский сын спасает меня.

– Нам пора, милая! – говорит он. – Лошадь есть.

Поскольку он никогда не называет меня «милая», он либо высмеивает мое нападение на еду, либо хочет продемонстрировать дочерям дома, что мой статус снова изменился с «брошенной супруги» на «нынешнюю девушку». В любом случае, выражение лиц семи граций быстро сменяется с раздраженного на озадаченное. Но лошадь есть – что бы это ни значило, – и поэтому времени хватает только на то, чтобы крикнуть Випу и его дедушке прощальное приветствие, а затем выбежать через дверь, которую Испе́р придерживал для меня.