— Тебе очень плохо? Прости, я…

— Мне гораздо лучше, чем прежде, — с явным усилием улыбнулась Элиис. — Глупо сидеть в клетке и звать ее домом, зная, что это клетка. Я сирин. Я пыталась объяснить Мииро, что для меня означает любовь к нему. Мы со временем стали бы почти единым целым. Я бы впиталась в него, научила его понимать океан и даже разговаривать с водами.

— Как ты научила меня, сестричка.

— Да, и даже более того. Но не судьба… Я не могу позволить ему напоить меня ложью. Это яд, который убьет меня. Сколько можно не замечать очевидное: мои глаза стали серыми, моя сила уходит в жадный песок чужого берега, покидает меня. Юго, он не захочет терять власть и не поплывет с нами.

— Трудно сказать, как человек поступит, если самого поступка нет, — уперся Юго. — Я не желаю очернять твоего Мироша. Тут важно иное: Альбер окончательно отказал двоюродному брату в праве на брак. Твой Мирош был в бешенстве, много пил и все думал, как бы уладить дело без ущерба для чести принца. Он переживает за тебя, но переживает по-своему, мысленно накрепко связав тебя с этим берегом. Так написано в послании Авэи. Еще она прямо отметила, что невесте Мироша, княжне Лидии, грозит не меньшая беда, чем тебе.

— Я теперь понимаю то, что мне показалось недосказанным давно, при встрече с Альбером. Что так насторожило Мииро: обряд по обычаю кораллового Древа ни к чему его не обязывал, — горько добавила Элиис.

— Именно так. По закону Дэлькоста ты даже не жена с договором, ты просто живешь в этом замке. И Мирош приказал слугам беречь тебя.

— Значит, он все же сделал выбор. Я тоже. Мне пора домой. — Во взгляде сирина разгорелась синяя искорка надежды. — Там тепло. Ты будешь рядом, и Боу, и мама Лоота. Вот только одного боюсь: мой ребенок. Отнимут. — Элиис снова сжалась. — Вдруг унаследует дар?

— Мы с Авэи как-то и без меда в голосе очень хорошо поладили. Она сказала: не надо спешить. Араави терпелив. Мы зимуем в надежном месте, будет время все обдумать. Собирайся.

— Ты всегда меня спасал. В одной книге из библиотеки араави содержалось пророчество про неверие в слова старших детей Сиирэл, про расплату. Еще там было написано много сложного и грустного. Например, что счастье сирина издревле проклято и всегда не длиннее, чем цветение лета. Я очень боялась, что мое не переживет зимних холодов. Теперь уже не боюсь. Идем.

— Ничего не возьмешь?

— Зачем? Еще сочтут кражей, — покачала головой Элиис.

— Ты говоришь в гневе. Давай уйдем по-доброму. Сядь и напиши письмо своему Мирошу.

— Что я напишу? К тому же я не умею писать на тэльрийском, а он не читает на эмоори… Нет, не надо этого, просто уходим.

— Зато я умею и все сделаю за тебя, даже не упирайся. Слушай, уже пишу. «Я все узнала и не могу принять правду. Не ищи. Если однажды что-то изменится и я буду готова познакомить тебя с ребенком, он передаст тебе мой…» Что этот тип подарил тебе на церемонии? Ладно, что действительно дорого вам обоим и выбрано вместе? Понял, зачеркиваю, «… твой браслет с сапфирами». Сойдет.

— Я не передумаю. Жаль, сделанного мною не исправить, теперь острова не оставят в покое.

— Моя Авэи постарается уладить все сложности. Элиис, тебе не давали многих старых свитков, но Авэи слышала от Лооты… Ты ведь хорошо знаешь такую? Так вот, Лоота сказала, что есть записи давних времен. Ты не первый сирин, бежавший на северный берег или иной, вне Древа. Подобные истории случались и прежде. Но медовые голоса сирен убеждали всяких там князей-королей, что у моря нет повелительниц, а спасенные в шторм девушки или юноши ничем особенным не помогли кораблю. Ну, одевайся как следует, потеплее. И постарайся усилить ветер, чтобы мы шли спокойно, чтобы стража не услышала побега и не увидела тоже.

— Поземку пущу, — пообещала Элиис. — Это не совсем мое, но иной раз получается.

Ветер вздохнул, лениво тронул ставни, скрипнул калиткой далеко во дворе. Пора, можно двигаться, шум растет. Вот заскреб по стеклам сухой колючий снег, свистнул сквознячок.

Элиис укутала горло пуховым платком и вышла из покоев, не оборачиваясь. Она шла за Юго и с удивлением отмечала, что покидает замок, испытывая не тяжесть и боль, а звенящую радость освобождения, смешанную с мучительной пустотой души. Слишком длинной была зима, коридоры накопили столько одиночества и молчания, столько страхов и нежелания думать над неизбежными сомнениями! Теперь она снова выпорхнет на волю и будет свободна гораздо больше, чем в прошлый раз, потому что повзрослела и не хочет прятаться от правды. И еще: если снова придется прыгать ночью с балкона над бездной, не ведая, какова глубина мрака внизу, она не станет судорожно цепляться за камень поручня. Есть мрак чернее ночного, и есть опасности страшнее скальных пиков.

Из низких облаков на замок сыпался снег, метла колючего ветра сгребала целые сугробы, гнала пыль поземки. Юго отвязал лодку, качающуюся на единственном пятачке спокойной воды. Сирин погладила волну и шепнула ей нечто певучее и ласковое. Лодка заскользила в открытое море, быстро удаляясь от замка Гравр. Постепенно ветер стих, тучи отползли к кромке северного горизонта.

Элиис повернулась к Дэлькосту спиной. По ее мнению, этот холодный берег не заслуживал иного, он обязан был остаться в прошлом, раствориться в сумерках и сгинуть. Вспоминать о нем не очень хотелось даже теперь. Если признаться себе честно и до конца, она с осени ощущала беду. И все началось, когда Мирош впервые уехал в столицу. В тот дождливый день Элиис стояла на дороге очень долго, глядя вслед давно исчезнувшему экипажу мужа. Но Мииро не обернулся и не выглянул.

Тогда-то и стало холодно. С моря подул осенний ветер, сырой, несущий дождь. Сирин укуталась в мех накидки и глянула вверх, разрешая слезам неба падать, катиться и стекать по ее лицу. Она боялась одиночества в чужом мире северного берега. Когда карета исчезла вдали, весь замок, побережье и неоглядные земли вокруг показались огромной тюрьмой. Крепость сирен на Гоотро была добрее к своей пленнице. Там ее уважали, баловали, звали божественной. Там служанки не прислуживали, а гордились своим делом и старались приносить пользу и радость.

Люди Дэлькоста, по мнению Элиис, рождались в суровом климате и быстро остывали душой. Носили маски презрительного спокойствия, усердно кланялись, говорили «госпожа». А потом неизменно глядели в спину и о чем-то шептались. От их резкого кашляющего смеха Элиис становилось неуютно. Дни бежали мимо, забыв дорогу в замок: кому приятно смотреть на чужую тоску, в которой нельзя помочь? Жить стало трудно. Каждое утро Элиис поднималась с постели все позже, с огромным трудом находя для себя занятие на день. Помогать по хозяйству нельзя, Мирош сказал, что это дело слуг. Читать на новом языке она не научилась, и огромная библиотека замка не могла помочь коротать время. Сирин вздыхала и начинала усердно думать о хорошем. О своем Мииро, о роли хозяйки большого замка, о жизни на просторном берегу, где люди не теснятся, опасаясь каждого шторма, и не страдают от голода. О будущем, семье и спокойной прелести северного лета, ничуть не жаркого, о прекрасном корабле мужа… От мыслей не становилось лучше и легче. Все это где-то далеко, а здесь по-прежнему не с кем словом перекинуться. Лишь осень насмешливо свистела в неплотных ставнях, шуршала шторами, снова подтверждая, что замок пуст.