преподобие разоткровенничался и теперь, похоже, ожидал от меня чего-то подобного. А я делиться не собирался — ни подробностями увиденного по ту сторону Прорыва, ни уж тем более своими планами.

— Ну… уж как вышло — так вышло. — Я чуть отодвинулся от стола. — Пойду я, пожалуй. Благодарю за помощь, ваше преподобие.

— Ступай, капитан.

Дельвиг недовольно поджал губы, но вслух высказывать свое разочарование, конечно же, не стал. И только когда я уже шагал к двери, вдруг заговорил снова.

— Постой, — окликнул он. — Я тут еще одну странность вспомнил. Ерунда, конечно же — просто подумалось вдруг… Знаешь, кто в ту ночь доложил о Прорыве? Между прочим — твой товарищ.

— И кто же?

Я от неожиданности развернулся на каблуках ботинок. Так резко, будто от этого зависело что-то посерьезнее мелкой детали событий осени седьмого года, которой его преподобие собрался поделиться. И едва успевшее притихнуть чутье снова завыло, предвещая если не беду, то важное событие. Поворотный момент, экстремум, точку, после которой все могло увенчаться небывалом успехом, а могло…

— Вольский, Петр Николаевич. Профессор наш. — Дельвиг снял очки и подышал на стекла. — Вот так совпадение, правда?

Глава 39

— Ты, видать, совсем головой тронулся, — простонал Петропавловский. — Всех нас под монастырь подведешь.

Я даже не стал спорить. Мои затеи нередко бывали опасными, рискованными и откровенно сомнительными, но эта тянула если не на самоубийство, то на что-то очень на него похожее.

— Лет семь каторги дадут, — философски отметил Фурсов. — А может, и все десять, если хорошего адвоката не найдем.

— На этот счет не беспокойся. — Я захлопнул дверцу авто. — Если не выгорит, мы и до утра не доживем.

Но вариантов лучше не имелось — или я просто до них не додумался. Когда Дельвиг назвал фамилию ответственного гражданина, сообщившего Ордену Святого Георгия о Прорыве в доходном доме на Васильевском, все кусочки мозаики в моей голове дружно встрепенулись. Лишние отвалились, кое-какие переместились на другие места, а остальные лишь чуть повернулись, складываясь в картину. Пока еще неполную, зато понятную и даже простую. Настолько, что в ней, пожалуй, даже не было особого изящества. Скорее фарс. Или сюжетный ход, украденный из второсортной бульварной книжонки для самых что ни есть непритязательных читателей.

Ответ все это время лежал… Нет, не то, чтобы прямо на поверхности, но где-то очень близко.

Я не мог знать наверняка, но всем своим нутром чуял, что развязка неумолимо приближается. Игра в кошки-мышки и так слишком затянулась, и противник даже несколько раз чуть поддался, явно рассчитывая или склонить меня на свою сторону, или просто «распробовать» получше. И я уж точно не тешил себя иллюзией, что неуклюжие ответные ходы стали для него чем-то неожиданным.

Длинную, почти бесконечную по человеческим меркам жизнь можно потратить по-разному. Я провел отведенные мне столетия на войне, а колдун — наращивая могущество и плетя интриги. И любая попытка раскусить его многоходовые планы, переплетенные и сменяющие друг друга быстрее, чем узоры в калейдоскопе — это игра на чужом поле.

А значит, пора перетянуть врага на свое. Сделать то, что я все-таки умею лучше: атаковать. Ударить без замаха, без предупреждения. Так быстро, чтобы колдун не успел опомниться. Отбросить все эти хитроумные завитушки, вцепиться в глотку мертвой хваткой и закончить все сегодня.

Здесь и сейчас.

— Пойдем. — Я махнул рукой. — Не будем заставлять ее сиятельство ждать.

Три автомобиля. Полторы дюжины человек: мои товарищи по гимназии и сибиряки из личной гвардии покойного Кудеярова. Крепкие, немногословные, жадные до денег, надежные и, что куда важнее, слишком простодушные, чтобы оказаться предателями. Не армия, конечно, но все же вполне достаточно. Мы или займем особняк без пыли и шума за несколько минут, или попадемся — и тогда не поможет даже целая рота солдат с пулеметами.

Поначалу я думал прихватить кого-то из бывших сослуживцев по Ордену или самого Дельвига, но так и не решился: слишком уж велика оказалась бы цена ошибки. Не говоря уже о том, что колдун вполне мог запустить свои щупальца даже в Георгиевский полк.

— Темно-то как… — недовольно проворчал Петропавловский где-то у меня за спиной. — Хоть глаз выколи.

Погода действительно располагала. Петербургские белые ночи уже давно остались в прошлом, и наступивший сентябрь принес с собой мрак, холод и сырость, загнавшие под крышу даже самых отчаянных любителей прогуляться при свете луны, звезд и фонарей. А к закату ветер приволок откуда-то со стороны залива тяжелые тучи, которые затянули небо от края до края. Ни машин, ни припозднившихся прохожих, ни городового на перекрестке по соседству.

Отличная ночь для темного дела.

Я взялся за прутья решетки и изо всех сил потянул в стороны. Толстый чугун честно пытался сопротивляться, защищая хозяйку, но в конце концов поддался и с жалобным стоном лопнул.

— Силен, ваше сиятельство! — уважительно прошипел Фурсов.

Путь в сад был свободен. Ворота как будто никто не охранял, но я все же решил пройти здесь, подальше от фонарей. Петропавловский не стал дожидаться команды и первым «просочился» сквозь решетку. Я забрался следом и через несколько мгновений мы уже скользили по саду от дерева к дереву.

Сторож снаружи все-таки был: подслеповатый старикашка с ружьем, которого я не раз видел с балкона в перерывах нашей с Воронцовой утех. Вряд ли бедняга успел понять,