Зайдя в кабинет, Николас увидел Еву Браун – бездыханную, с развороченным виском, полусидевшую-полулежавшую на полосатом диване. Фюрер притулился в кресле – и Гитлер был жив! Руки у него ходили ходуном, и пистолет, из которого он, по всей видимости, только что застрелил свою жену, шмякнулся на пол.

К Гитлеру приблизился доктор Геббельс, попытался что-то ему сказать, но тот поднял на него совершенно остекленевший взгляд, и все поняли: фюрер находится в полнейшей прострации.

– Фюрера необходимо вывезти из Берлина! – горячо заявил кто-то.

– Но его желанием было покончить жизнь самоубийством, как это и подобает истинному солдату рейха, – возразил другой голос.

Генрих фон Минхов распорядился:

– Всем вон. Николас, тебе остаться.

– Что вы себе позволяете... – начал Геббельс, однако фон Минхов смерил его презрительным взглядом, и новоиспеченный преемник Гитлера, без пяти минут рейхсканцлер, отступил назад. Споткнувшись о порог, он едва не полетел на пол.

Когда в кабинете осталось всего три человека (фон Минхов, Николас и Гитлер), Генрих поднял пистолет, валявшийся на полу, и положил его перед диктатором.

– Мой фюрер, вы должны довершить то, что начали, – сказал он твердо. – Германия проиграла войну, но ваша смерть должна стать началом мифа.

Гитлер, опершись локтями на колени, вдруг издал какой-то странный, хрюкающий звук, и Николас с удивлением, сменившимся мистическим ужасом, который под конец перешел в еле сдерживаемый смех, понял, что тот, кто поработил почти всю Европу и мечтал сделаться повелителем мира, тот, кому поклонялись, как живому богу, тот, кто считался величайшим из полководцев за всю историю человечества, – истерично рыдает.

– Мой фюрер, – проговорил озабоченно фон Минхов, – время не ждет. Если вы окажетесь в руках у русских...

– Ева, моя Ева... – раздался приглушенный, шамкающий голос Гитлера. – Зачем я сделал это? О, моя девочка! Я убил тебя!

Фон Минхов вложил в руку диктатора пистолет и протянул ему на фарфоровом блюдечке капсулу.

– Цианистый калий, мой фюрер, – заметил он. – Быть может, вы предпочтете яд, как величайший полководец древности Ганнибал, когда понял, что одержать победу невозможно и он вот-вот попадет в руки к не ведающему пощады неприятелю.

Гитлер взял желатиновую капсулу, несколько секунд рассматривал ее, как сверкающую драгоценность, затем швырнул в угол и поднес к виску пистолет. Его дрожащий палец лег на курок, фюрер зажмурился и...

И пистолет снова брякнулся на пол.

– О Ева, моя девочка, что же я наделал! Мы могли бы быть так счастливы! Эти бездари – Паулюс, Роммель, Гудериан, Кребс, Риббентроп... Эти ренегаты – Гесс, Гиммлер, Геринг, фон Клюге, Модель! И даже Шпеер... Они оставили меня! Все предали меня! Немецкая нация показала свою несостоятельность и должна погибнуть, начинается эпоха славян...

Гитлер сбился, начал повторяться, и Николас понял, что перед ним сидит сошедший с ума человек. Фон Минхов подобрал пистолет и вручил его Николасу.

– Фюрер, увы, по причине болезни или малодушия... или и того и другого... не в состоянии сделать то, что на его месте сделал бы любой порядочный офицер, – заявил он. – Нельзя терять время. Ты должен положить конец этому фарсу.

Генрих вышел из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь. Николас с пистолетом в руках приблизился к Гитлеру. Тот, заметив Николаса, внезапно дико завизжал, попытался подняться. Николас впечатал фюрера в кресло, поднес пистолет к его правому виску и, отвернувшись, без колебаний спустил курок.

В кабинет ворвались приближенные фюрера. Генрих фон Минхов окинул взором труп Гитлера, кивнул:

– Тор, ты отлично справился с заданием. А теперь пойдем!

Они вышли из кабинета. Николас ощущал на лице капли крови. Фон Минхов подал ему носовой платок. И затем сказал:

– Ну что ж, наступает время расставания. Жду тебя в Рио-де-Жанейро, Николас. Знаю, ты не подведешь меня. Вот документы и деньги...

Фон Минхов удалился в сопровождении летчицы и еще нескольких человек. Николас посторонился – тела фюрера и Евы Браун поднимали на поверхность, чтобы облить бензином и сжечь. Николас переоделся – снял эсэсовскую форму, надел штатское: серый костюм (в карман положил металлическую капсулу), короткий плащ и шляпу. При себе у него имелся паспорт на имя Иоганна Кампе, а также увесистая пачка ассигнаций.

Поздно ночью он покинул бункер. Во дворе, замерев, словно изваяние, находился Геббельс: стоял над ямой, в которой бушевал огонь, пожирая тела Гитлера и его жены. Николасу это зрелище не было интересно. Рейх падет со дня на день, и он не хотел нести ответственность за преступления нацистов.

По полуразрушенным улицам Николас выбрался из центра, прячась от советских солдат. Весть о капитуляции он встретил в большом бомбоубежище, вместе с сотнями берлинцев. Там их обнаружили освободители – к Николасу отнеслись с особым пристрастием, так как он был молодым мужчиной, однако он заговорил с советским майором на чистейшем русском.

– Товарищ, – заявил Николас, – я – член коммунистической партии, восемь лет жил в Москве, встречался с Иосифом Виссарионовичем. Гнусный нацистский режим преследовал меня, как врага, и я так рад, что Гитлера больше нет в живых! Я активный член подпольного сопротивления, меня едва не арестовало гестапо...

Используя все свое красноречие, он сумел усыпить бдительность майора, а затем, воспользовавшись эффектом неожиданности, убил его и переоделся в красноармейскую форму. Николас нашел пристанище в одной из брошенных квартир и там, к своему счастью, обнаружил краску для волос. Ею он выкрасил свои волосы и отросшую бородку и с удовлетворением увидел в зеркале не тридцатилетнего мужчину, а пожилого. В соседней квартире Николас обнаружил костыль, опираясь на который он смог изображать инвалида. Теперь, тряся головой и покачиваясь из стороны в сторону, Николас походил на престарелого больного человека.

Он задержался в Берлине до середины мая – к тому времени столицу капитулировавшего рейха заполнили советские войска. Николас понимал, что ему надо уносить ноги из города, поэтому ночью подстерег и убил еще одного советского офицера, снял с него форму, забрал оружие и документы. Переодевшись и побрившись, Николас превратился в Ивана Сергеевича Баландина, старшего лейтенанта. Труп настоящего Баландина он закопал в подвале одного из домов, рассчитывая, что к тому времени, когда его обнаружат, никто не сможет сказать, кем является убитый. Советская форма открывала перед ним неограниченные возможности.

Наконец Николас покинул Берлин и, оказавшись за городом, снова перевоплотился в старого инвалида. На перекладных он к началу июня добрался до Гамбурга, а затем перебрался в Данию. Там он совершил еще одно убийство и, завладев документами британского предпринимателя, из Копенгагена на пассажирском судне отправился в Великобританию.

В Лондоне он узнал трагическую весть – узнав о самоубийстве Гитлера (и не подозревая, что жизни фюрера лишил его протеже), сэр Кассиус, одиннадцатый маркиз Солсбери, застрелился. Его титул, поместье и капиталы перешли к младшему брату.