– Пап… – Катька отстранилась от Данилевского. – Ты что, подружился с Гороховой?

– Все хорошо, заяц! – Егор потрепал Катьку по щеке. – Вот увидишь! Я же не ссориться с ней ходил!

– Ты вообще-то хотел ей голову оторвать.

– Ну вот, оторвал и на правильное место приделал. Просто у нее голова не оттуда росла. В этом была вся причина.

Я с подозрением взглянула на Данилевского, но ничего не сказала.

Через пару дней мы встретили Горохову на улице около подъезда. Та посмотрела на меня, вздернула голову, усмехнулась и… отвернулась. Соседи постепенно стали снова со мной через одного здороваться. Видно, ничего плохого старшая по подъезду про меня больше не говорила. Одним хватило того, что они узнали от Марии Петровны, и менять свое отношение ко мне они уже не хотели. Другие увидели, как Горохова выкидывала вещи новой консьержки, которая, вместо того чтобы встать и поздороваться со старшей по подъезду, лишь приветливо кивнула. И через минуту уже собирала свои вещи на улице. Кто-то видел, как с общего балкона девятнадцатого этажа летела кошка. Рыжая, пушистая… Упала неудачно. Кошки вообще-то выживают, эта не выжила. Действительно ли ее сбросила Горохова, никто не знает – кошка жила на этаже Марии Петровны и, по ее словам, разодрала несчастной руку и выцарапала глаза ее Пенелопе – не до конца, но… Деревня наша, как положено, слухами полнится, слухами живет, им же радуется, ими же время от времени взрывается.

Видя, как Горохова вплывает в дом, мы с Катькой придерживаем шаг или идем в другую дверь, со двора.

В каждой деревне должен быть свой гармонист, свой поэт, свой дурачок…

«Разберите-ка, где тут верх и низ, перед и зад.

Это не страна, а чепуха. Это наше отечество…

И я его люблю.»

В.В. Розанов

Географичка уехала на биостанцию. Ноябрь, темно, сыро, холодно. На биостанции туалет на улице, кровати стоят на земляном полу. Но она, десять человек из ее класса, ее подружка, биологиня, и еще одна тихая девочка из седьмого класса поехали в ежесезонный традиционный тур на биостанцию, сто пятьдесят километров от Москвы, если взять карту и прочертить по линейке. Дороги по линейке чертят в Германии и Литве. Немцы – от чрезмерной любви к порядку. Литовцы – от врожденной, симпатичной и определяющей всю их жизнь нелюбви к резким, лишним движениям, а иначе – от генетически заложенной лени. На момент написания этих добрых слов литовский консул, не подумав, выдал нам с Катькой визу на два года вперед. Дальше обещают визу между нашими дружественными странами вовсе отменить. Или, наоборот, закрыть границу для граждан Российской империи, для главных и неглавных… Но нет, о политике – в другой истории, не в моей. Пусть кто-то напишет о том, что она суетная, лживая и страшная – своей властью над обычной жизнью, над чистым небом над головой моего ребенка, над кусочком хлеба с маслом, который я обязательно должна ему сегодня дать, и завтра, и послезавтра, над моими снами, в которых время от времени начинается война – каждую ночь. Поэтому – о чем угодно, только не о политике.

Сто пятьдесят километров по линейке, но у нас не Литва и не Германия, у нас дороги идут там, где удобно, – между холмами и перелесками, по деревням, огибая болота… Иными словами, до биостанции на самом деле километров двести с гаком. То есть географичка уехала надежно, далеко, дверь внезапно не откроется, и в класс не войдет неторопливо и грациозно высокая статная женщина, от одного взгляда которой останавливаются в полете катящиеся с хохотом по коридору шестиклашки и прячут дымящуюся сигарету в рукав одиннадцатиклассники. Почему? Никто не знает. Секрет географичка не выдает, повторить никому не удается. От крика других – останавливаются, от угроз, от пинка, а вот чтобы от одного спокойного и даже вполне доброжелательного взгляда…

Познакомившись с ней несколько лет назад и будучи совершенно потрясенной мощью ее личности, необъяснимой, притягательной, иногда страшной, но всегда – неотразимой, я даже сделала ее героиней одной своей истории. С тех пор за полтора километра обхожу Катькину школу. Книжку географичке так и не подарила. Боюсь. Вдруг она сама себе не понравится. Вдруг даже себя не узнает. А другие ей скажут: «Ого, да не ты ли это, воспетая щедрым на эпитеты и неожиданные ракурсы художником?»

Географичка по совместительству занимается воспитательной работой в школе. Так что ее знаменитый взгляд, останавливающий войны, истерики и народные бунты и действующий как мощный магнит с эффектом заглушения посторонних звуков и желаний, подчиняющий всех и вся своей воле, в некотором роде – производственная необходимость.

Накануне ее отъезда на биостанцию девочки в Катькином классе судорожно решали – ч т о н а д е т ь? Ведь если нет географички, в принципе, бояться некого. Остальные поорут-поорут и в бессилии отойдут в сторонку пить валидол с корвалолом. А девочки пойдут дальше – в мини-юбках с разрезом, в модных этой осенью шортиках, надетых на колготки с рисунком, в ярко-зеленых брючках, в малиновых топиках, открывающих худосочные, костистые или, наоборот, пухлые, рыхловатые плечики. Беспомощные в своем желании нравиться, нравиться, хоть кому, хоть самому захудалому, самому нелепому, пусть даже на год младше, а если и на два, на десять сантиметров ниже, с клочковатой бородой, с пунцовыми пятнышками на лице, неловкому, грубому… но – нравиться!

– Ура, мам! Завтра ко второму уроку! Спим, географии не будет! – закричала Катька с порога. – Я ведь в форме пойду, правда? Вряд ли буду выпендриваться…

– Вряд ли, – кивнула я. – Только мне уже пришло сообщение из электронного журнала. Поспать не удастся. Первый урок – замена, ОБЖ.

– Фу-у, черт! – Катька бросила сумку на пол. – А и ладно! Зато седьмого урока не будет.

На ОБЖ не пришли трое. Полный, разливающийся по парте большим ленивым телом Перегудский, а также маленький и вертлявый, вызывающий насмешки девочек и снисходительные ухмылки мальчиков своими нарядными рубашечками и тщательно уложенными в кок белыми волосиками Косяша, получивший чуть обидное прозвище от своей вполне обычной фамилии Димочка Косин. Не пришел на урок и сам преподаватель ОБЖ Денис Павлович, юный студент-заочник пединститута, любимец остальных учителей, многих школьников и своей мамы, главного учителя школы по ОБЖ.

Все трое, очевидно, проспали. Но остальные-то явились! Когда прошло минут десять от урока, к веселящимся в коридоре восьмиклассникам вышла завуч.

– И кто же это тут у нас так орет? – осведомилась Нина Борисовна, невысокая, энергичная, смешливая дама лет пятидесяти пяти.

Нина Борисовна Лейшман, в девичестве Ромберг, вызывала у всей школы бесконечное удивление. Не юная, не красавица, а вышла замуж за сорокалетнего математика, зловатого, но на лицо и фигуру симпатичного. Неравный брак многие объясняли по национальному признаку. Чем больше человек себя чувствует евреем, тем роднее и ближе ему другой еврей. Старше он или младше – большой разницы нет. Молодцы – сохраняют свою исключительность, а что она есть, я, увы, должна признать. Даже двадцать пять процентов еврейской крови – и, глядишь, уже мозги работают быстрее, скрипочка в руках звучит лучше, шутки рождаются как-то сами собой и человек знает про себя – он чем-то отличается от остальных. И этим гордится.