– Запомнил, – Петя развел руками, и жест получился какой-тоизвиняющийся, растерянный, – знаешь, я старею, вероятно. Всплывает много всегоиз юности, нужного и ненужного. Помнишь, как в анатомке красили ногти трупам?Помнишь эти наши шуточки: заманивали вечно пьяного дворника Семеныча в морг,гасили свет, толкали старика на женский труп и говорили: «Семеныч, хочешьженщину, синюю-синюю?» Старик покойников боялся до обморока, орал как резаный.А мы ржали.

– Ты не ржал, – покачала головой Ника, – и я тоже.

– Но у меня были свои шуточки. Помнишь, перед экзаменом поанатомии я положил череп в авоську и ехал с ним в метро в час пик?

– Первый раз слышу.

– Ну да, конечно. Мы ни разу не ехали домой из институтавместе. Хотя нам, между прочим, было по дороге. Так вот, я стоял с этим черепоми держался за поручень, как раз той рукой, в которой была авоська. И мертваяголова болталась прямо перед глазами сидевших. А я наблюдал за их лицами идавился от смеха. Знаешь, чем все кончилось? Мне уступила место беременнаяженщина. Она встала, бледная, испуганная, и произнесла шепотом: «Садитесь,пожалуйста, молодой человек».

– И ты сел?

– Нет, конечно. Я просто убрал череп под куртку. Этоглупости, но все-таки юность. А что еще вспоминать, как не юность? Хотя истыдно.

– Ничего стыдного, – покачала головой Ника, – нормальнаязащитная реакция. Знаешь, почему мы так делали? Чтобы привыкнуть. Чтобы небояться. У врача должен выработаться здоровый цинизм.

– А ты знаешь, где кончается здоровый цинизм и начинаетсяпатологическая эмоциональная тупость, которую психиатры относят к латентнойстадии шизофрении?

– Теоретически – да, знаю. Но граница очень зыбкая.Практически иногда переступаю ее и не желаю отдавать себе в этом отчета.

– Вот это, пожалуй, самое неприятное, – задумчиво произнесПетя, – отдавать себе отчет. Но иногда приходится. С твоим Никитой именно такойслучай.

– Что ты имеешь в виду?

Официант принес заказ, и пока он расставлял на столетарелки, Петя молча курил, глядя мимо Ники, как бы отгородившись от мираблестящими затемненными стеклами своих очков.

– Петюня, если ты боишься, что нас слушают, то это вряд ли,– тихо сказала Ника, когда официант удалился.

– Не то чтобы боюсь, – пожал плечами Лукьянов, – просто мнене хотелось бы говорить об этом в общественном месте. По-хорошему, чтобы я могтебе все спокойно и внятно изложить, как ты выразилась, «скинуть информацию»,нам надо либо запереться в ванной и включить воду, либо отправиться куда-нибудьв лес, на речку. А здесь мне все время кажется, что кто-то слушает, и ярефлекторно перескакиваю с главного на всякие общие темы. Я стал трусом, Ника.В этом стыдно признаваться мужику, но не признаваться и делать таинственный видеще более стыдно.

– Хорошо, Петя. Расслабься, и давай поедим. Ты нервныйкакой-то. Устал?

– Мои покойники – народ смирный, – пожал плечами Петя, – нето что в твоей травматологии.

– Ты не жалеешь, что пошел в судебную медицину? Помнится,бледнел в анатомке на первом курсе.

– На шестом я бледнел еще больше. Но не в анатомке. Чемглубже я изучал медицину, тем яснее понимал, что не знаю ничего.

– У тебя красный диплом. Ты был одним из лучших на курсе, имог бы стать отличным диагностом.

– А я и так отличный диагност. Сравнительно небольшойпроцент ошибок. Правда, от моих ошибок никто еще не помер. Зато чужие ошибкивижу каждый день. Знаешь, что меня больше всего нервирует? Не раздробленныечерепа и расчлененные тела, не набор обычных для мой профессии ужасов. Там, покрайней мере, все ясно. Убийца поработал. С него и спросят соответственно, еслинайдут, конечно. Меня нервируют покойники, которым повезло. Их аккуратно,заботливо лечили, с ними работали отличные диагносты, замечательные онкологи,кардиологи, эндокринологи, использовали новейшее оборудование, дорогиепрепараты. По учебникам лечили, по науке. А человек взял и помер лет этак втридцать пять.

– Ну, Петя, ты что, в самом деле? Откуда в тебе это?Медицина не всесильна. От ошибок и несчастных случаев никто не застрахован.Если, например, онкология, так тут ничего не поможет…

– Знаешь, Ника, я тебе ужасную вещь скажу. Меня за такоеследовало бы лишить не только кандидатской степени, но и диплома. Я ссемнадцати лет изучал медицину и понял, что не могу, не имею права прикоснутьсяк живому человеческому организму. Нас ведь неплохо учили, верно? У нас былилучшие в России преподаватели. А я вдруг осознал к шестому курсу, что почти всеобласти медицины являются абстрактными мертвыми науками, лишеннымипрактического смысла. А сейчас ежедневно убеждаюсь в своей правоте. Ну что тына меня так смотришь? Я не рехнулся от общения с покойниками, не бойся.

– Петя, моя травматология – не абстрактная наука, немертвая.

– Я знаю, Ника, ты хороший врач. Постольку, поскольку тыумный и ответственный человек. Плюс знания и опыт. Ты работаешь руками имозгами и никогда не выпишешь от насморка лошадиные дозы сульфамидов иглюкокортикоидов.

– А что, тебе такое встречалось?

– Сплошь и рядом. Не далее как вчера попала ко мне женщина.Тридцать два года. Двое маленьких детей. Я смотрю историю болезни и понимаю,что никакой болезни не было. Смотрю заключение о смерти-и понимаю, чтосовершенно здорового человека просто взяли и угробили. Не со зла, разумеется. Ибез всякой корысти. У нее был банальный невроз. Жила с сумасшедшей свекровью воднокомнатной квартире. Ей бы просто отдохнуть, обстановку сменить. Но некогда,и денег нет, и дети маленькие. К тому же слепая младенческая вера в доброгодоктора Айболита, который всех излечит-исцелит. Вместо Айболита попалась ейрайонная дура. Без всяких обследований, без элементарных анализов выписала кучупсихотропной и гормональной дряни. Вдарить по молодому здоровому организмунейролептиками и глюкокортикоидами, это сама понимаешь, что такое. И главное,дозы чудовищные. Началась водянка, а доктор говорит: «Все нормально, милая. Этовы вес набираете». А у «милой» надпочечники летят к чертовой матери. И все.Надо было всего лишь отдохнуть. Я делал вскрытие, и знаешь, это хуже, чем труп,расчлененный маньяком. Это страшнее, поверь мне. Я вижу, как молодой здоровыйорганизм был изуродован изнутри, и не ядом, не серной кислотой, а безобиднымина вид таблеточками, которые в любой аптеке без рецепта продают. Ей бы жить ещелет пятьдесят, не меньше, если бы не идиотка из районной поликлиники.

– Ну уж? – вскинула брови Ника. – Ты что, считаешь, чтонеграмотные тетки из районной поликлиники страшнее маньяков? Ты загнул, Петюня.

– Да, я, разумеется, загнул. Разве можно сравнивать?Чудовища, нелюди – и обычные тетки из районной поликлиники, толстые, вялые,которые думают только о своей крошечной зарплате, ругают правительство и давнозабыли, что они вообще-то на минуточку врачи.