Борька кивал — правильно говоришь, нужное дело делаешь, молодец. Они выпили за павших, немного поболтали о том о сем, вспоминая школьные и институтские годы, посплетничали о друзьях и знакомых. Макс, как и обещал шефу, показал Борьке контракт, тот благосклонно взглянул и решил рассмотреть. В общем, все складывалось очень хорошо.

Но в самом конце посиделок, когда заказали по последней кружке, Макс вдруг обратил внимание на старые фотографии на стенах, и на него нахлынули воспоминания. Довоенный Берлин, Потсдамерплац, почти родная Кроненштрассе. Если присмотреться, видно даже угол их дома. Там жила Эльза… И Макс, сам не зная почему, вдруг выложил Борьке все — и про найденные немецкие часы, и про прыжки в прошлое, и про Петера Штауфа. И про свои отношения с Эльзой, конечно…

По мере рассказа Борька все больше трезвел, и в его глазах появлялось все большее недоумение — что несет друг? Макс видел, что Борька ему не верит, потом вздохнул и перешел на привычный дойче. Глаза у Борьки стали совсем квадратными — он не мог поверить, что Макс так хорошо знает язык. Причем живой, разговорный, а не тот, что им преподавали в школе. И еще такие словечки и фразы, которые были в ходу как минимум семьдесят с лишним лет назад. Борька пил и молчал. Когда Макс закончил, то тихо произнес:

— Да, брат… Если бы я не знал тебя почти тридцать лет, то ни за что бы не поверил. Бред, самый натуральный… Это даже не научная фантастика, а какая-то небывальщина. Но я знаю — ты не способен выдумывать, у тебя, уж извини, писательского таланта почти нет. Красиво и складно врать ты не умеешь…

Макс кивнул — что правда, то правда, придумывать ему всегда было трудно. Даже в школе на уроках литературы он предпочитал не писать самому сочинение, а брать готовые тексты из пособий. Вот Борька — тот умел красиво врать, да так виртуозно, что никто не мог понять, где кончается выдумка и начинается правда. Или наоборот. А у него никогда не получалось, да и не любил он, если честно, врать…

— Что скажешь? — поднял Макс глаза на Борьку. — Веришь?

— Трудно сказать, — честно признался друг. — Зная тебя, не верить не могу, но и принять твой рассказ за правду… Не укладывается у меня в голове то, что с тобой такое случилось, слишком уж все нереально. Я, конечно, люблю фантастику, читал много, но чтобы так… К тому же, как я понимаю, никаких доказательств у тебя нет. Даже часы, говоришь, утопил…

— Верно, — кивнул Макс, — доказательств нет, свидетелей тоже, и часы я утопил. Ладно, проехали, считай, что я все выдумал. Накатило что-то, вот и понесло. Как Остапа Бендера…

— Не обижайся, старик, — примирительно произнес Борька, — я к тебе всегда хорошо относился, сам знаешь. Поэтому давай считать, что это план твоего будущего романа. Почему бы нет? Сам подумай: ты мне только что изложил, по сути, готовый сюжет. Отличный, оригинальный, крепкий, да и образы у тебя яркие, запоминающиеся. И любовь присутствует, что тоже важно. Опять же — память о предках. Давай пиши, а я, со своей стороны, помогу с изданием. Сведу с нужными людьми, уговорю посмотреть рукопись. Главное, подготовь текст, а дальше я сам все устрою. Но пиши так, как только что мне рассказал, со всеми деталями и подробностями. Чтоб реалистично и за душу брало… И тогда все будет хорошо.

«В самом деле, а почему нет? — подумал, прихлебывая пиво, Макс. — У меня самого была же идея. Держать все это в себе не под силу, а рассказать никому нельзя. Кроме Борьки, конечно…»

А тут получается отличный выход — художественное произведение. Написал, выдумал, сочинил, и никаких к тебе претензий — мало ли что в голову писателю придет? Творчество…

Макс задумчиво посмотрел на Борьку и кивнул — пожалуй, можно попробовать. Он обязательно напишет об Эльзе, Генрихе, Инге, майоре Хопмане, обо всех, кого знал и даже любил. Об этом недавнем и одновременно таком далеком прошлом. Он ведь разговаривал с этими людьми, знал их. Пусть и недолго, и в чужом времени… Но история — она единая для всех. Пусть тогда и будет общей. Хоть в романе.