Он начинает додумывать, что я собираюсь сказать, и машинально настораживается. Между нами возникает барьер, над устранением которого мы так долго трудились, его врожденное недоверие к женщинам, раны прошлого мелькают в памяти. Он отступает, ожидая продолжения, гордость мешает упрашивать.

– Помнишь тот апрельский день, когда у меня в квартире объявился Роберт…

Тео заметно ощетинивается и складывает руки на груди. Какого черта я говорю о Роберте? Когда репетировала речь, такого не было.

– В тот день меня сильно тошнило, я даже испугалась. Потом мы с тобой не разговаривали, и я болела… и…

– Софи, прекрати. Я не хочу об этом слышать. Если ты изменила мнение и хочешь остаться с ним – так и скажи, и покончим с этим.

Он просто тихо кипит от гнева и отходит от меня, совершенно неправильно меня поняв. Я его не виню. Бормочу непонятно что, и получается полная ерунда.

Внизу под нами плещется о берег вода. На склоне холма шелестят на ветерке деревья, залив пересекает лодка, воспользовавшись крепчающим ветром. Под ногами пучки побуревшей травы касаются края обрыва, выжженного солнцем.

Я стою позади Тео, он напрягся, готовясь к плохим новостям. Место для раскрытия тайны явно неудачное – обрыв высотой метров тридцать над зубчатыми скалами.

– Тео, я беременна. Ты станешь отцом.

Отзывается только море: внизу бьются о камни волны, от скалы идет раскатистый, как гром, звук. Мне хочется протянуть к Тео руку, дотронуться, заглянуть в лицо и понять, что он чувствует. По спине ничего не прочитаешь, хотя замечаю напряженные мускулы, сжатые кулаки и взгляд, устремленный в небо.

Взъерошив густую темную шевелюру, он отходит к самому краю обрыва, откуда можно запросто упасть. У меня кружится голова, и я отодвигаюсь подальше, чувствуя, что могу запросто свалиться. Я обвожу глазами скалы, окружающие бухту, и смотрю в сторону Метони. Скалы и стены замка казались мне часовыми, охранявшими полуостров в неспокойные времена. Теперь у меня нет защиты. Через некоторое время Тео медленно оборачивается. Я смотрю на него в поисках ответа, отчаянно ожидая его реакции. Его необыкновенные глаза ярко-зеленого цвета, щеки покрыты слезами.

– Софи mou. Мы… Я не могу…

Он не может произнести ни слова.

Я жду, когда он что-нибудь скажет. Но ничего не слышу в ответ. Мы стоим в тишине – и я медленно понимаю: ребенка он не хочет. В его глазах отражается целая палитра чувств.

– Я помню, как ты говорил, что не хочешь иметь детей, да мы и не планировали. Но судьба распорядилась иначе: и я хочу этого ребенка. А ты нет. Мне не надо было приезжать.

– Конечно, я рад, что ты здесь, да, но… это меняет дело. Я… трудно понять, как мы…

Он смотрит на меня так, будто я все испортила. Но поскольку мы остаемся по разные стороны баррикады, мое решение сохранить ребенка только крепнет. Я продолжу наследие матери и дам жизнь нашему ребенку, как мне всегда хотелось. Правда, все идет не так, как мечталось, но карты розданы, и чем несчастнее у Тео глаза, тем больше я укрепляюсь в выборе – дальше я иду одна.

– Может, уедем с этого чертова обрыва? – говорю я, надеясь, что он отойдет от края. – И потом ты можешь отвезти меня обратно в аэропорт. Так будет лучше. Ты мне все объяснил.

Я из-за него хотела изменить всю свою жизнь. Но судя по обстоятельствам, мне неподвластным, это конец истории, которую я надеялась продолжить с ним вместе.

– Пожалуйста, поедем ко мне домой, там поговорим. Конечно, это шок, но я ведь ничего не скрывал, верно? Я давно решил, что детей у меня не будет.

Он возвращается к грузовику, его смуглая кожа побледнела.

– Тео, мы всегда были и будем ты и я. И это ничего не меняет.

То ли мои слова уносит ветер, то ли они до него не доходят, он молчит.

* * *

Из его дворика я смотрю на воду. Несмотря на невыносимую жару, меня знобит. Вернувшись к нему домой, мы едва перекинулись парой слов. Остаток путешествия на машине вообще прошел в напряженном молчании. Он плавает в море, и когда возвращается с пляжа, три строчки тату на голой груди издеваются надо мной своей важностью.

Меня переполняет радость при мысли о материнстве. Но неизменная реакция Тео немного умерила восторг. Я была уверена, что разозлюсь на него и это сразу будет заметно, но я будто его прощаю. Я успокаиваюсь, потому что наконец все закончилось, а значит, могу вернуться в Лондон и жить с этим одна. Без него.

Сегодня наш прощальный день.

Теперь самым жесточайшим образом до меня доходят мамины причины жить своей жизнью и не переезжать к Григору. Порвать со своими корнями, бросить все, рисковать будущим ребенка слишком ответственно. Если Тео изначально не приветствует нашего малыша, я не хочу его переубеждать. Я лучше буду без него, чем получу неохотного участника в этом союзе.

– Тебе принести что-нибудь? – спрашивает он, нежно касаясь моего плеча.

– Нет, спасибо.

Он садится рядом со мной. На его ресницах, словно крохотные кристаллы, дрожат капли воды, усеивая щеки. То ли это морские капли, то ли слезы. Мы оба понимаем, что все кончено. Я тянусь его поцеловать, чтобы прощание запомнилось. Горькой радостью. Тело жаждет его объятий, чтобы завершить круг и отметить важность события.

Он отвечает на мои поцелуи, наши руки сплетаются, пальцы и губы прощаются с каждым сантиметром кожи. Без слов. Все и так ясно.

* * *

В постели наши тела переплетаются, одинокая слеза скатывается на его плечо. Во всем остальном мы прекрасно понимаем друг друга, и мне кажется отчаянно горьким и несправедливым, что мы не останемся вместе. Нам суждено держаться на расстоянии, как жили родители, на песке не останется наших новых следов.

Балконные двери впускают прохладный ночной воздух вместе со звуком плещущихся волн. Живот урчит от голода, нарушая тишину нелепыми звуками. Мы оба смеемся – напряжение немного отступает. Я давно не ела.

– Софи, тебе нужно поесть. Оставайся здесь, я что-нибудь принесу. Чего тебе хочется?

– У тебя есть пита? – спрашиваю я, неожиданно поняв, что больше всего на свете хочу хлеба.

– Конечно.

Тео встает, но я перебиваю.

– И цацики, и огурец кусочками.

Он наклоняется и целует меня так нежно, что душа болит. Глаза наполняются слезами. Он безупречен во всех отношениях, кроме одного.

Он спускается по лестнице, а я убеждаю себя не трусить. Я буду матерью-одиночкой, такой же, как мама, и выращу