Боже, как тягостно было на душе!..

Я пребывал в состоянии какого-то внутреннего окаменения и воспринимал действительность как затянувшийся сон, когда хочешь проснуться, вынырнуть из темных глубин к воздуху и свету — и не можешь это сделать. Ограда, почти полностью скрытая разросшимися ползучими цветами… Помещение привратников… Песчаные дорожки… Деревья и пруды… Знакомый серый еж, вновь убежавший от меня (или и не было никакого ежа?..) Длинный белый двухэтажный корпус в окружении сосен, шишки на влажной земле…

Меня кто-то встретил, меня куда-то повели… И вот, за толстым стеклом, — странное механическое существо, конгломерат каких-то аппаратов, между которыми едва просматривается обнаженное тело, распростершееся на чем-то белом… Тело залито прозрачным раствором, тело совершенно неподвижно, и не видно лица — лицо скрыто под конусообразным белым колпаком, едва заметно подрагивающим… в такт биению сердца?.. в такт дыханию?.. То, что я вижу, вдавившись лбом в холодное стекло, никак не ассоциируется у меня со Славией, с той Славией, которую я знал, с той Славией, чье тело ласкали мои руки… То, что лежит за стеклом, не может быть моей Славией… Не может… Я все сильней вдавливаюсь в стекло и вдруг с пронзительной до боли отчетливостью осознаю, что там, под грудой аппаратов, лежит именно Славия… Я поворачиваюсь к кому-то в белом, с ярко-красным изображением змеи на груди, я молча смотрю на него — и тот, в белом, опускает глаза и говорит что-то о надежде и вере… Он говорит, что надо надеяться и верить, что нужно жить с надеждой и верой, а я мысленно добавляю, что нужно жить еще и с любовью — третьей сестрой этих двух, надо жить с любовью… Жить… Надо жить…

Лицо Славии я так и не увидел.

Я брел по дорожке мимо деревьев и искал хоть какой-нибудь повод, чтобы отвлечься, не позволить себе провалиться в пустоту, воцарившуюся в душе.

— Вы опять собираетесь устраивать допрос, господин полицейский?

Я поднял голову. В трех шагах от меня стоял на тропинке господин Луис Карреро, держа под руку госпожу Эвридику Карреро.

— Учтите, Дика не будет отвечать на ваши вопросы. Довольно! — Бородка капитан-директора лидер-секции «Карреро А» воинственно вздернулась. В темных красивых глазах госпожи Эвридики я заметил легкий испуг.

— Доброе утро, — сказал я. — Вероятно, именно это вы имели в виду, господин Карреро?

— Доброе утро, — недовольно ответил он. Госпожа Эвридика кивнула и попыталась улыбнуться мне. — Я имел в виду именно то, что сказал. Дике нельзя волноваться. По-моему, все, что она могла сообщить полиции, она уже сообщила. А вы опять! Так она никогда не выйдет из больницы!

Я неожиданно легко подавил в себе раздражение, хотя дружеских чувств этот высокомерный господин у меня не вызывал. Муж беспокоился о жене, муж заботился о жене, оберегал ее покой… Ему было о ком заботиться… У него была жена, перенесшая потрясение жена, у него был близкий человек, и он заботился о близком человеке…

— Меня привели сюда другие дела, — сказал я. — К сожалению.

Господин Карреро расслабился, перестал изображать песчаного колючника в боевой позе и, кажется, немного смутился.

— Новые пострадавшие? — осторожно спросил он, бросив взгляд на жену, продолжавшую с испугом смотреть на меня.

— Вам больше ничего не угрожает, госпожа Карреро, — обратился я к ней, не ответив на вопрос ее супруга. — Мы выяснили причину.

— Кто? — вскричал Луис Карреро, оставив жену и чуть ли не прыжком оказавшись рядом со мной. — Назовите имя!

— Расследование еще не закончено, господин Карреро, — охладил я его пыл, — поэтому не могу сказать ничего определенного. Единственное, в чем могу вас заверить: в случившемся нет злого умысла.

— Как? — пораженный капитан-директор отступил на шаг. — Но зачем все это было устроено? Это что — всего лишь чья-то невинная шуточка?

— Вы попали под дождь и промокли — не станете же вы обвинять дождь в злонамеренности?

— Так у вас есть основания считать, что Дика стала жертвой природного явления? — еще больше опешил господин Карреро.

— Да, — твердо ответил я. — В некотором роде. И не сегодня-завтра мы выявим создателей этих природных явлений.

— Но вы же противоречите сами себе! Какие создатели могут быть у явлений природы? Господь Бог? Или дьявол?

— Звучит противоречиво, — согласился я, почему-то ощутив озноб от последних слов господина Карреро. — Ничего не могу вам пока объяснить, но повторяю: злого умысла нет, это установлено совершенно определенно.

— Замеча-ательно, — с иронией протянул Луис Карреро. — И преступления нет, и виновных нет. И вообще к многомудрому полицейскому ведомству данный случай не имеет никакого отношения. — Он повернулся к жене. — Ты просто попала под дождик, Дика, под славный ласковый дождик.

— Извините, — сказал я, — мне нужно идти. Думаю, в ближайшее время вы получите более полную информацию.

Я слегка поклонился и, обойдя стоящего на тропинке, расставив ноги, господина Карреро, свернул к кустам, за которыми, как я помнил, должен был находиться пруд.

— Слава Богу, — тихо сказала мне вслед Эвридика Карреро. — Значит, никто не собирался меня убивать…

Я повернулся к ней, еще раз посмотрел в ее удивительные глаза и с чистой совестью произнес:

— Клянусь вам, госпожа Карреро, что это именно так.

— Вот таким образом и работает наша доблестная полиция, — сказал мне вслед господин Карреро, но на этот раз я не стал оборачиваться.

Пробравшись по узкой тропинке сквозь полосу кустарника, я вышел к небольшому пруду с серой водой, бесстрастно отражавшей такое же серое небо. Но это был не тот пруд, у которого я сидел совсем недавно… и так давно… Здесь у самого берега стояла чуть покосившаяся деревянная беседка остроконечная крыша на рассохшихся, покрытых трещинами резных столбах, широкая скамейка, идущая полукругом, с высокой, тоже резной, спинкой, деревянный стол; со столбов свисали желтоватые усы каких-то вьющихся растений. Кусты и деревья, окружавшие пруд, ограничивали поле зрения, и можно было без труда представить, что ты находишься в лесной глухомани, вдали от нуль-портов, городов и людей. Я вошел в беседку, сел на жесткую скамью, вынул из кармана аудиту и попытался включить ее. Эта несложная операция не сразу мне удалась, потому что у меня дрожали руки.

Некоторое время из аудиты не доносилось ни звука, словно она была пустой, а потом я услышал голос Славии. Она говорила прерывисто, с трудом, как будто ей не хватало воздуха, как будто она обращалась ко мне с самой высокой вершины Северных гор, протыкающей облака. Я и сам чувствовал себя, как на вершине, где нечем дышать. Сердце болезненно сжималось, пруд казался слепым глазом злого великана, а небо, чуть ли не притискиваясь к земле, проливало невидимый серый дождь обреченности…

«Лео, мой милый Лео, мой любимый Лео, — тихо звучал трепещущий голос Славии, готовый прерваться в любое мгновение, — я не знаю, что творится со мной… Я не знаю, почему я такая, чем заслужила такое существование, в чем виновата… Я почти не помню прошлое, только какие-то отдельные картины… и даже не уверена, относятся ли они ко мне или же я вспоминаю чьи-то чужие жизни… Я слишком долго и часто думала об этом, и теперь совсем запуталась… Лео, любимый, ты не можешь представить, как мне бывает страшно… Какие-то окровавленные лица — откуда они, из чьих они снов?.. И почему при этом всегда присутствую я? Ведь я не могла быть там, в тех местах, в тех временах! Я не могла жить сотни лет назад — так откуда же все это, чьи грехи обрушились на меня? Но я действительно не меняюсь, Лео! Я плохо помню себя, но все-таки помню… Я всегда помню себя такой же, как теперь… Я не меняюсь, Лео, я словно выброшена из времени! Чьи-то грехи на мне — грехи моих предыдущих воплощений?.. Сначала я часто думала об этом, а потом стала бояться думать… потому что, кажется, догадываюсь, в чем причина… Я боялась думать, и только сейчас… Это неотвратимо, Лео, я не в силах сопротивляться… Только один раз мне удалось поступить наперекор… сегодня… Это все, что я смогла…»