– Боже мой, – сказала Золушка, – время, должно быть, уже позднее. Я уверена, что близится полночь.

– Полночь? Ну и что? – хрипловатым, скрипучим голосом ответил Принц. – Мы будем танцевать до рассвета. И весь следующий день!

– Да, но, видите ли, ваше величество…

Им приходилось тянуть время. Почему не бьют часы?

– Часы! – прошептала Эмили.

Гина опять витала в облаках, держа кассетник так, что Эмили до него дотянуться не могла, и сонно взирала на публику. Джошуа, за которым ей полагалось присматривать, заполз под стол. Булькал там, беседуя сам с собой и пуская слюни на путаницу удлинительных проводов.

– Динь, динь! – отчаявшись, воскликнула Эмили. – Динь, динь, динь…

Она довольно быстро сбилась со счета, но надеялась, что зрители этого не заметят. Ей не терпелось сдернуть Золушку со сцены и броситься на спасение ребенка. И, как только упал занавес, она подхватила сына. Всю его одежду составлял сероватый подгузник. Плотное, похожее на бочонок тельце было немного липким, по руке Эмили мгновенно протянулась серебристая, прохладная нить слюны.

– Гина, лапушка, – сказала Эмили, – я надеялась, ты за ним посмотришь. Ты же сказала: «Я справлюсь и с тем и с другим – и о Джоше позабочусь, и о реквизите…»

Морган тем временем рылся в груде вещей на полу.

– Очаг, очаг, – бормотал он. – Куда подевался очаг?

– Последний раз я его видела в руках Гины.

Но Гина ушла в какие-то свои мысли. Одиннадцатилетняя, рослая и замкнутая, вялая от летней жары, она сидела в кожаном кресле, подтянув колени к груди и напевая вальс, под который танцевала Золушка.

– Вот он. – Морган выпрямился, пыхтя, держа в руках картонный очаг. Джошуа потянулся к нему, однако Морган успел увернуться. Он поставил очаг в угол сцены и спросил у Эмили: – Так, а где мачеха? И сестры?

– Гина? Возьми у меня Джоша, ладно?

Гина со вздохом встала, приняла ребенка. Тот вцепился в заколку в ее волосах. Потом мимоходом сцапал бескозырку Моргана, но был унесен в кожаное кресло.

– Тра-ля-ля, – запела Гина, слишком сильно раскачивая его.

Зрители замерли в ожидании. Эмили стянула с Золушки бальное платье, оставив ее в лохмотьях из мешковины. Показала куклу Моргану, улыбнулась, давая понять, что готова. Тот кивнул и поднял занавес.

– Вы ведь знаете, что Кэйт снова дома, – сказала Бонни.

– Правда? Я об этом не слышала. – Эмили переложила трубку в другую руку. Она пыталась одновременно тушить на плите мясо и разговаривать по телефону. – Что-нибудь случилось?

Вместо ответа раздался протяжный, тихий выдох. Бонни неожиданно пристрастилась к курению, хоть лет ей было уже немало. Курильщицей она была неумелой и затягивалась либо выдыхала дым в самые, казалось бы, неподходящие мгновения, оставляя своих слушателей в ожидании. Появились у нее и другие новые обыкновения. Она раз за разом вступала в странные философские и женские общества; устраивалась то на одну, то на другую ничего интересного не сулившую работу и почти сразу увольнялась; часто звонила Эмили в любое время суток. Моргана она если и упоминала, то лишь затем, чтобы осудить, а вот Эмили, похоже, ни в чем не винила. Для той это было, разумеется, немалым облегчением, но в то же время казалось и несколько обидным. Получалось, что она, Эмили, бессильна, не обладает ни малейшей волей. Когда Бонни умолкала, чтобы затянуться или выпустить дым, Эмили представляла себе связывающие их, гудящие провода. Бонни словно подсоединилась к ее телефонной линии, к ее жизни. Даже если Эмили положит трубку, телефон Бонни все равно останется подключенным к ее телефону, ведь позвонила-то Бонни.

– Со спиной у нее неладно, – сказала Бонни. – Потянула или вывернула, не знаю. Они с мужем попали в лобовое столкновение. Дэвид даже царапины не получил, а Кэйт повредила спину.

– А что случилось с другим водителем? – спросила Эмили.

– С каким?

– С водителем другой машины.

– Так им Дэвид и был.

– То есть она с собственным мужем столкнулась?

– Да, и повредила спину – не то растянула, не то вывернула, я же об этом и говорю.

– О, теперь понимаю.

– Ну вот, и мне хотелось, чтобы она приехала домой, я ее выхожу быстрее, чем Дэвид. Бог свидетель, практики у меня хватало. Ну а кроме того, я хожу на лекции о совершенно новом способе питания, диете, которая помогает от всех болезней. Она любые проблемы решает, и телесные, и душевные, – депрессии, инфекции, опухоли… Вы, наверное, этого не помните, но когда прошлой зимой на Молли напали в Буффало грабители, она как раз сына в «скорую» везла…

Соля мясо, пробуя, слушая вполуха, Эмили думала о несчастьях Гауэров – об их авариях, падениях, пожарах, – обо всех происшествиях, из которых они выходили такими бодрыми и веселыми. Эмили, с которой никаких бед не случалось, их жизнь казалась сплошной катастрофой, но Бонни успела с ней свыкнуться и ничему не удивлялась. Эмили пыталась вообразить себя хотя бы на подступах к такому состоянию. И не могла.

Даже сейчас, думала она, когда домочадцы и все хозяйство Моргана перебрались к ней – его мать, сестра, собака, его шляпы и наряды, – сама она, похоже, не изменилась ни на йоту.

Эмили повела Гину за покупками. В августе Гина собиралась отправиться в летний лагерь в Виргинии, в «Кэмп Хопалонг», – за счет родителей Леона. Пора ей научиться жить вдали от дома, сказали они. Эмили это не нравилось. Ей не хотелось надолго расставаться с Гиной, а кроме того, она боялась, что в Виргинии Леон и его родители настроят девочку против нее. Они ведь начнут, тут и сомневаться нечего, внушать ей, какая Эмили аморальная, или лживая, или безответственная, да какая угодно, а ее рядом не будет, и объясниться с дочерью она не сможет. Впрочем, Гине она ничего об этом не говорила. Ей она сказала другое:

– Ты еще такая юная, тебе может стать одиноко. Помнишь, как Моргану пришлось увозить тебя из Рэндаллстауна? Ты даже пару ночей в доме одноклассницы провести не смогла.

– Ох, мама. Это был дом Китти Поттс, а ее подруги меня терпеть не могут.

– И все-таки.

– В лагеря все ездят. Я уже не маленькая.

Эмили пристроила Джошуа себе на бедро и пошла с Гиной по Кросуэлл-стрит на Мерджер-стрит, к «Подвалу Бедного Джона». А там, держа в свободной руке памятку «Кэмп Хопалонга», объяснила продавщице, что им нужны шесть пар белых шорт. Шесть пар! По счастью, одежду тоже оплачивали родители Леона. Гина ушла со стопкой шорт в примерочную кабинку, Эмили ждала снаружи (в последнее время Гина стала стеснительной). Продавщица, напоминавшая в сандалиях на платформе некое хрупкое и неловкое копытное животное, стояла за спиной Эмили, сжимая локоть одной руки ладонью другой. Джошуа заерзал, начал вырываться, однако опустить его на пол Эмили не могла, уж больно тот был грязен – почерневшие доски в обрывках фольги и серых лепешках жевательной резинки. Джошуа становился все более тяжелым. Эмили позвала: