Я подошел ко второй собаке. Маленькой, игрушечной, на колесиках. Очень похожа на вещь, брошенную ребенком. Проверяя, настоящая она или нет, я тихонько поддел ее носком ботинка. И она мгновенно рассыпалась в пыль. Притворяясь, будто ничего обычнее быть не может, я продолжил свою неторопливую прогулку.

Третью - настоящую - собаку я узрел всего в нескольких ярдах от входа в Белый дом. Человек, следивший за мной, более не шагал со мной в ногу, если, конечно, он незаметно для меня не поменял свою обувь на мягкие тапочки. Как бы то ни было, последнюю собаку я все же нашел. Это был большой и игривый, как щенок, ньюфаундленд. Он размашисто, широкими прыжками, подскочил и, стремясь лизнуть в лицо, едва не сбил меня с ног. Минуту-другую я стоял, гладя его по большой теплой голове, а потом, воровато оглянувшись, нагнулся и залез рукой ему под язык. В самом деле, я нащупал под ним крошечный рулончик фольги. Как говорил Маршалл Ш или Кромвель, - размером он не превосходил ячменное зернышко.

Мы с псом поднимались по ступенькам лестницы к Белому дому. Я держал пса за ошейник. Все охранники подавали нам условные знаки - широко подмигивали, демонстрируя пуговицу на отвороте лацкана своей униформы. Вытирая ноги о коврик снаружи, я заметил на нем надпись Fratres semper, выведенную большими красными буквами. Навстречу шел президент. Он был в визитке и полосатых брюках, с бутончиком гвоздики в петлице. Он протягивал мне обе руки.

- Но это же Чарли! - воскликнул я. - Ради Бога, как ты здесь оказался? Я думал, что должен встретиться! - Тут я неожиданно вспомнил предостережения Джорджа Маршалла. - Мистер президент, - продолжал я, сгибаясь в глубоком поклоне, - для меня большая честь…

- Входи, входи!- говорил Чарли, пожимая мне руку и щекоча мою ладонь указательным пальцем. - Мы тебя ждем.

Президент или не президент, он ни на йоту не изменился.

Среди других членов клуба Чарли отличался своей крайней степенью молчаливости. А поскольку молчание часто сходит за видимость мудрости, мы, смеха ради, избрали его президентом клуба. Чарли жил как раз в одном из многоквартирных домов напротив, через дорогу. Мы обожали его, но, понятное дело, сойтись с ним близко, конечно же, не могли - из-за его непостижимой неразговорчивости. А однажды он вообще исчез. Шли месяцы, а от него не было никаких известий. Месяцы слагались в годы. Никто о нем ничего не знал. Он, казалось, провалился сквозь землю.

А сейчас он вводит меня в свою святая святых. Президент наших Соединенных Штатов!

- Садись, - предложил Чарли. - Устраивайся поудобнее. - Он положил на столик коробку сигар.

А я лишь пялился и пялился на него. Он выглядел точно таким, как прежде, за исключением, естественно, визитки и полосатых брюк. Его густые золотисто-каштановые волосы были разделены пробором посередине, как прежде. И ногти наманикюрены. Все тот же старина Чарли. И снизу на жилетке он, как прежде, носит блестящую пуговицу «Общества Ксеркса» Fratres semper.

- Понимаешь, Хэл, - начал он мягким, хорошо поставленным голосом, - мне пришлось скрывать мое имя. - Он наклонился вперед и заговорил вполголоса: - Она идет за мной по пятам, понимаешь. (Под словом она он имел в виду свою жену, с которой, будучи католиком, не мог развестись.) И за всей этой историей стоит тоже она. Понимаешь… - И он ловко подмигнул мне, перекосив глаз и щеку в точности как до этого Джордж Маршалл.

А потом многозначительно зашевелил пальцами, словно скатывал ими шарик хлебного мякиша. Сначала я не понимал, что он делает, но он продолжал шевелить пальцами, и в конце концов намек до меня дошел.

- А, бумаж…

Он настороженно поднял палец, прижал его к губам и почти неслышно произнес: - Ш-ш-ш-ш!

Я извлек комочек фольги из нагрудного кармана и развернул ее. Чарли серьезно кивал головой, не издавая ни звука. Я передал ему записку, чтобы он ее прочитал; не говоря ни слова, он возвратил ее мне, дабы я внимательно с ней ознакомился, после чего я опять вернул записку ему, и он быстро ее сжег. Послание было написано по-японски. В переводе оно означало: «Соединенные в братстве безраздельны. Конец подобен началу. Строго соблюдайте этикет!»

Раздался телефонный звонок; Чарли заговорил в трубку серьезным и тихим голосом. Он закончил словами:

- Впустите его через несколько минут!

- Сюда идет Обсипрешексвизи. Он поедет с тобой в Иокогаму.

Я хотел было спросить, не соблаговолит ли он выразиться яснее, как вдруг резким движением он развернулся в кресле на сто восемьдесят градусов и сунул мне под нос фотографию:

- Ты ведь ее узнаешь? - И снова прижал палец к губам. - В следующий раз увидишь ее в Токио, скорее всего во внутреннем дворике императора. - С этими словами он нагнулся к нижнему ящику стола и достал из него конфетную коробку с этикеткой «Хопджес», - точно такими же в свое время торговали вразнос мы с Моной. Он осторожно открыл коробку и показал ее содержимое: поздравительная открытка на Валентинов день, локон - похоже, с головы Моны, миниатюрный кинжал с ручкой слоновой кости и обручальное кольцо. Я внимательно, не притрагиваясь к вещам, их обследовал. Чарли закрыл коробку и положил ее в ящик стола, затем подмигнул мне, отогнул лацкан жилета и произнес: «Огайо!» Я повторил за ним: «Огайо!»

Вдруг он опять развернулся в своем кресле и сунул мне под нос еще одну фотографию. С нее на меня смотрело другое лицо. Не Моны, а кого-то другого, сильно походившего на нее, неопределенного пола, с длинными, до плеч, волосами, как у индейцев. Поразительное и таинственное лицо, напоминающее лик Рембо - падшего ангела. Глядя на снимок, я испытывал какое-то неловкое чувство. Тем временем Чарли перевернул фото: на другой его стороне оказалось лицо Моны в японском наряде, с волосами, убранными на японский манер, и с глазами, слегка подведенными наискось; тяжелые веки придавали им вид двух темных прорезей. Несколько раз Чарли поворачивал фотографию то одной, то другой стороной. В благоговейном молчании. Однако, в чем заключается смысл этой церемонии, я уразуметь так и не смог.

В этот момент в комнату вошел служитель и объявил о прибытии Обсипрешексвизи. Он произнес имя как Обсикви. В комнату быстрой походкой вступил высокий худощавый мужчина: он сразу же подошел к Чарли и, обращаясь к нему как к мистеру президенту, разразился длинной тирадой по-польски. Я для него, похоже, не существовал вовсе. И хорошо, ибо я уже готов был допустить страшную бестактность, назвав его настоящим именем. Я уже радовался тому, как удачно все складывается, когда мой старый друг Стас (а это был именно он) закончил свою тираду столь же внезапно, как ее начал.

- Кто это?- спросил он коротко и оскорбительно, кивая на меня головой.

- Взгляни получше! - сказал Чарли. И подмигнул - сначала мне, а потом Стасу.

- А… это ты, - отозвался Стас, нехотя протягивая мне руку. - А какое отношение к делу имеет он?- спросил он, адресуя вопрос президенту.

- Это решать тебе, - коротко ответил Чарли.

- Гммм… - пробормотал Стас. - Он же ни на что не годен. Неудачник со стажем.