Было по-вечернему морозно. Город казался пустынным. В воздухе витал едкий запах серы и замерзшей соли. Лилли приходилось очень осмотрительно шагать по тротуарам: лед под ее ботинками громко хрустел. Она то и дело оглядывалась. На улицах никого не было. Она прошла мимо почтового отделения к дому Боба.

Деревянная лестница, на которой повесилась Меган, покрылась льдом после шторма, и ступеньки трещали при каждом осторожном шаге Лилли.

Девушка постучала в дверь Боба. Ответа не последовало. Она постучала снова. Ничего. Она шепотом позвала Боба по имени, но не услышала ни отклика, ни вообще каких-либо звуков. Проверив дверь, Лилли обнаружила, что она не заперта, и вошла внутрь.

В темной кухне царила тишина, пол был забросан осколками тарелок и другой посуды, тут и там виднелись лужи. На какую-то секунду Лилли подумала, не стоило ли ей захватить с собой пистолет. Она осмотрела гостиную справа от себя и увидела там перевернутую мебель и груды грязного белья.

Заметив на кухонной стойке работающий от батареек светильник, она взяла его, включила и пошла в глубь квартиры, позвав:

– Боб?

В свете фонаря на полу коридора поблескивали осколки стекла. На ковре лежал перевернутым один из медицинских саквояжей Боба, все его содержимое было разбросано вокруг. На стене мерцало что-то липкое. Лилли сдержала страх и пошла дальше.

– Есть кто дома?

Взгляд ее устремился в спальню в конце коридора, и там она заметила Боба, который сидел на полу, прислонившись спиной к незаправленной кровати. Голова его упала на грудь. На нем были надеты грязная майка и семейные трусы, его худые ноги были белы, как гипс. Он сидел совершенно неподвижно, и на краткий миг Лилли подумала, что он мертв.

Но затем она заметила, что грудь его медленно поднималась и опускалась, и увидела полупустую бутылку «Джима Бима», которая покоилась в его обмякшей правой руке.

– Боб!

Подбежав к нему, Лилли аккуратно подняла его голову и откинула ее на кровать. Его редеющие сальные волосы были взлохмачены, глаза с тяжелыми веками налились кровью и остекленели, и он бормотал что-то вроде:

– Их слишком много… они сейчас…

– Боб, это Лилли. Ты меня слышишь? Боб? Это я, Лилли.

Его голова снова упала.

– Они сейчас умрут… если мы не отсортируем самых тяжелых…

– Боб, проснись. Тебе снится кошмар. Все хорошо, я здесь.

– По ним ползают личинки… слишком много… ужасно…

Лилли поднялась на ноги, развернулась и спешно вышла из комнаты. Зайдя в грязную ванную на другой стороне коридора, она налила воды в немытую чашку и вернулась к Бобу. Аккуратно вынув бутылку с выпивкой из руки Боба, она швырнула ее в сторону, и та разбилась о стену, забрызгав обои с розами. Боб вздрогнул от грохота.

– Вот, выпей, – сказала Лилли и влила немного воды ему в рот. Боб закашлялся, руки его беспомощно взметнулись. Он попытался сфокусировать свой взгляд на Лилли, но глаза его не слушались. Она прикоснулась к его горячему лбу. – Я знаю, ты страдаешь, Боб. Все будет хорошо. Теперь я здесь. Давай.

Она подхватила его под мышки и с трудом затащила повисшее мертвым грузом тело Боба на постель, положив его голову на подушку. Накрыв одеялом его ноги, она подтянула другой конец прямо к его подбородку, тихо говоря при этом:

– Я понимаю, как тяжело тебе было потерять Меган, да и все остальное… Но теперь просто нужно держаться.

Он наморщил лоб; страдания исказили его потрепанное, испещренное морщинами лицо. Глаза его шарили по потолку. Он напоминал человека, которого похоронили заживо и который пытался дышать. Говорил он невнятно:

– Я не хотел… никогда… это не я предложил…

– Все в порядке, Боб. Не надо ничего говорить, – спокойно, мягко произнесла Лилли, гладя его по голове. – Ты все сделал верно. И все будет хорошо. Здесь все изменится, все станет лучше.

Она провела рукой по его щеке и почувствовала, как холодна была его заросшая щетиной кожа. Лилли негромко запела ему The Circle Game Джони Митчелл, прямо как в старые добрые времена.

Голова Боба откинулась на пропитанную потом подушку, дыхание его начало выравниваться. Веки отяжелели. Как в старые добрые времена. Он засопел. Лилли пела, пока он не отключился.

– Мы свергнем его, – очень тихо сказала Лилли уснувшему мужчине.

Она понимала, что он уже не мог расслышать ее слов, если вообще мог раньше. Лилли говорила сама с собой. Она обращалась к глубоко погребенной части своей личности.

– Теперь уже слишком поздно поворачивать назад… мы свергнем его…

Голос Лилли оборвался, и она решила найти одеяло и провести остаток этой ночи у постели Боба в ожидании рассвета судьбоносного дня.

На следующее утро Губернатор рано приступил к последним приготовлениям к большому представлению. Он поднялся еще до рассвета, быстро оделся, сделал кофе и покормил Пенни остатками человеческих органов. К семи утра он уже вышел на улицу, направляясь в квартиру Гейба. Соляная команда уже была на ногах и работала на тротуарах, а погода была на удивление тихой, учитывая события прошлой недели. Температура поднялась чуть выше пятидесяти, небо посветлело, возможно даже стабилизировалось, и теперь было затянуто бледно-серыми, цементного цвета облаками. Ветра утром почти не было, и расцветающий день представлялся Губернатору идеальным для устройства нового, усовершенствованного боя гладиаторов.

Гейб и Брюс руководили перемещением зомби, которых держали в заточении в подвальных помещениях гоночного трека. Понадобилось несколько часов, чтобы привести этих тварей наверх, в подсобные комнаты арены, и не только потому, что ходячие были неуправляемыми чудовищами, но и потому, что Губернатор настаивал на полной секретности. Открытие «Арены смерти» невероятно возбуждало инстинкты шоумена, таившиеся в Губернаторе, и он хотел, чтобы откровения этого вечера ослепили зрителей. Большую часть этого дня он провел на треке, проверяя и перепроверяя занавес, систему громкоговорителей, музыкальные сигналы, свет, ворота, замки, безопасность и – последними по очереди, но не последними по значению – участников состязаний.

Двое оставшихся в живых гвардейцев, Зори и Мэннинг, все еще прозябали в подвальной камере, лишившись практически всей своей жировой и мускульной ткани. Они несколько месяцев существовали на объедках, залежалых крекерах и воде, круглыми сутками прикованные к стене, и теперь напоминали скелеты с жалкими остатками разума. Единственным, что сохранилось в них, была военная подготовка, а также ярость, которая за долгие недели их мучительного заточения усилилась и углубилась, превратив их в большеглазых призраков, жаждавших мщения.

Другими словами, если уж они не могли вцепиться в глотку своих тюремщиков, они с радостью готовы были сцепиться друг с другом.

Гвардейцы были финальным кусочком мозаики, и Губернатор ждал до последнего, чтобы переместить их наверх. Гейб и Брюс привлекли троих из своих самых крепких рабочих и отправили их в камеру ввести узникам теопентал натрия, чтобы смягчить их для перехода. Идти было недалеко. Шеи, рты, запястья и лодыжки гвардейцев были стянуты кожаными ремнями, за которые их и тащили на уровень арены по нескольким пролетам железной лестницы.