— Прямо при докторе?

— Да!

— Он решит, что это игра.

— Ну и что?

— А вдруг он не захочет играть?

Лично я не захотел бы, подумал Ямщик. Затея Верунчика нравилась ему чем дальше, тем меньше. Вайнберг решит, что у девочки головка бо-бо, точно решит. Что он тогда сделает? Посоветует родителям обратиться к психиатру. В итоге у Веры отберут зеркало, нет, не отберут, уже отбирали…

— Захочет!

— Он не примет это всерьез.

— Примет! Я подготовилась!

Вера рассмеялась и помахала над головой блокнотом.

— Ему не понравится, — Ямщик зашел с другого конца, — что ты его проверяешь.

— Ну и пусть! Ты вообще за кого?

— За тебя.

— Ты чье отражение?!

— Твое, — покорно вздохнул Ямщик.

— Вот и помогай мне, а не умничай!

Хлопнула дверь гостиной. В коридоре послышались шаги. Вера бросила взгляд на часы, висящие над столом, и победно улыбнулась: доктор прибывал аккурат по зеркальному расписанию! В дверь постучали со всей возможной деликатностью, и Вера, исполнясь важности момента, объявила серьезным тоном:

— Войдите!

Тебе смешно, Ямщик? Отчего же тебе не смешно?

— Познакомься, Верочка. Это доктор…

— Геннадий Яковлевич, — перебив маму, врач шагнул вперед. — Но если хочется, можно просто «доктор».

Умеет, оценил Ямщик. И без перебора. Молодец, Геннадий Яковлевич! Родители Веры замерли в коридоре персонажами второго плана.

— Я знаю, кто вы, — Вера села поудобнее, откинула одеяло. Сегодня ее одели в трикотажный спортивный костюмчик темно-синего цвета, с желтыми вставками-шнурами. Резинки на манжетах были слегка растянуты. — Очень приятно, Вера. Доктор, посмотрите на часы, пожалуйста. Сколько времени?

Вайнберг оттянул рукав пиджака, глянул на «Perrelet» в титановом корпусе:

— Половина четвертого.

— Пятнадцать тридцать две! — звонко уточнила Вера.

— Всё верно, пятнадцать тридцать две, — улыбнулся доктор. Улыбка у него была замечательная: добрая и без фальши. — Любишь точность? Думаю, нам стоит познакомиться поближе.

— Я тоже так думаю, — Вера указала на стул. — Присаживайтесь, пожалуйста.

Взрослые слова, взрослые интонации. Смешно. Ведь правда, смешно?

— Мы поладим!

Они произнесли это в унисон, слово в слово, врач и девочка. Не сговариваясь, оглянулись на родителей — и рассмеялись. Пожалуй, эти двое быстро найдут общий язык. Уже нашли, и это чудесно.

«Ты не будешь ходить.»

Отец с матерью тихо прикрыли за собой дверь, оставив доктора наедине с пациенткой. Они были уверены, что — наедине. Вайнберг придвинул стул ближе к кровати:

— Ты знаешь, зачем я здесь?

— Конечно, знаю! Вы пришли познакомиться. А потом вы будете делать мне операцию.

— Все верно. Это очень хорошая операция. После нее ты снова сможешь ходить.

— Нет, не смогу.

— Что за ерунда? Кто тебе такое сказал?!

Будь перед ним взрослый, в голосе Вайнберга кипело бы возмущение. А так — лишь неподдельное изумление.

— Зеркало.

— Зеркало?

— Оно мне всю правду говорит!

— Прямо-таки всю?

Геннадий Яковлевич сощурился, пустил в уголках глаз хитрые морщинки. Быстрей быстрого врач включился в предложенную игру, на ходу принимая чужие правила. Да ему педиатром работать надо, подумал Ямщик. Детским психологом!

— Всю-всю! Знаете, зачем я вас попросила на часы посмотреть?

— Зачем?

— А вот зачем!

Торжествуя, Вера протянула врачу блокнот. Ямщик, благо зеркало позволяло, заглянул Вайнбергу через плечо. Почерк у Верунчика оказался не ахти, но разборчив:

— Впечатляет, — кивнул Вайнберг после долгой паузы.

Врач был растерян, хоть и не подавал виду. Он пытался найти рациональное объяснение, но кроме «случайно угадала» и «совпадение» ничего толкового не подворачивалось. Если честно, Ямщик ему даже посочувствовал.

— Теперь верите?

Геннадий Яковлевич развел руками:

— А куда деваться?

Конечно же, он не поверил.

— Мне зеркало сначала сказало, что я буду ходить. А потом, что не буду, — Вера с робостью тронула рукав твитового твидового пиджака. — Вот вы доктор, вы знаете, почему так?

«Мне! — стиснув зубы, возопил Ямщик. Он уже уяснил, что вслух такое кричать бесполезно. — Вопрос! Правильный вопрос! Задай его мне!»

— Это ведь тебе зеркало сказало, а не я? Давай у него и спросим.

Ямщик затаил дыхание.

— Давайте!

Вера развернула зеркальце так, чтобы доктор тоже мог в него заглянуть. Разумеется, кроме двух отражений — девочки и своего — он ничего не увидел.

— Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи…

Слушая Веру, Геннадий Яковлевич переводил взгляд с девочки на ее отражение и обратно. Здоровый скепсис боролся в докторе с подозрительным сомнением, с иррациональным чувством тревоги. Скепсис побеждал по очкам, но соперники, отступая под натиском аргументов, продиктованных жизненным опытом, сдаваться не спешили.

— …почему я не буду ходить?

«Не тот вопрос!» — едва не заорал Ямщик.

Вместо вопля с его губ слетел ответ, пришедший в мгновение ока:

— Потому что операция пройдет неудачно.

— Потому что операция пройдет неудачно, — повторила Вера для врача.

— Это тебе зеркало сказало? — Вайнберг нахмурился. Похоже, он был суеверен, и игра ему разонравилась. — Я ничего не слышал.

— А зеркальце никто, кроме меня, и не слышит!

«Операция пройдет неудачно!» — стучало в висках Ямщика, словно в мозгу сбоила драм-машина. Жужжал рой ос, галдел легион бесов-искусителей, гремела какофония бесчисленных, разбегающихся во все стороны вариаций: «Насколько неудачно? Не парализует ли девочку совсем? Возможна ли успешная операция? Если да, что для этого нужно? Кто виноват?! Что делать?!» Увы, у Ямщика не было собственного зеркала, чтобы получить жизненно необходимые ответы, а ему самому никто не спешил задать правильно сформулированные вопросы.

«Я ничего не могу. Там, где мы ничего не можем, мы не должны ничего хотеть. Зинка, помнишь? Почему же я хочу? Почему ненавижу себя за отчаяние и беспомощность? Ненавижу себя, презираю себя, жалею себя — себя, себя, себя!!! — в то время когда Вера заслуживает жалости в сто раз больше. Кто из нас калека?! Я не способен найти ответ. Не способен подсказать вопрос. Не в силах изменить исход операции…»