Когда он замолчал, Вера машинально отодвинула зеркало подальше, словно страдала дальнозоркостью.

— Свет мой, зеркальце, скажи, да всю правду доложи…

Губы Веры задрожали:

— Так что, ты теперь меня в зеркало утащишь?!

— Не знаю, — ответил Ямщик, и это была вся правда.

Да, зеркало раскололось. Да, в осколках он видел свое будущее и будущее Веры. Да, это были разные осколки и разные будущие. Нет, он ни за что не ручался.

— Я же там у вас пропаду, — тихо сказала Вера. — Ну, у вас, в зазеркалье. Ты меня с креслом выдергивай, с коляской. Хорошо? Без кресла я сразу пропаду. А так, может, не сразу. Ты мне кота оставишь? Или тоже заберешь? Как его зовут?

— Арлекин.

Голос сел, отстраненно подумал Ямщик. Хриплю. Простыл на улице. Надо шарф где-нибудь оторвать. Он думал о себе, как о ком-то другом, оставшемся на перроне, когда поезд уже ушел, и ты смотришь в окно, а мимо бежит вокзал, посты, сортировочная.

— Арлекин, — повторила Вера. — А я звала Мурзиком. Значит, не оставишь.

Логика, воззвал Ямщик. Где ты, логика?

— Ну ничего, он ко мне станет в гости ходить. Ведь станет? Ты ему не запретишь? Ты подожди, пока мне операцию сделают. Ладно? Я после нее ходить буду. Ты сама сказала… Ты сам сказал, что буду. Ну да, тебе все равно, буду я там, за зеркалом, ходить, или не буду. Ты и так ходячий…

Ее рука наконец-то успокоилась, замерла на спине кота.

— Операция — это, наверное, больно. Если ты подождешь, тебе не будет больно. Мне будет, а тебе нет. Я реби… ребилити…

— Реабилитируюсь.

— Ага, выздоровлю. Начну ходить, и тогда можно без коляски… Ты согласишься подождать? Это недолго, меня скоро вылечат.

Когда Ямщик шагнул к девочке, Арлекин внезапно проснулся. Вскочил, выгнул спину горбом, зашипел на хозяина, демонстрируя клыки, три целых и один сломанный.

— Ты еще, — вздохнул Ямщик. — Ну как же без тебя?

Из окна палаты был виден больничный двор.

Ночью подморозило, а небесная канцелярия расщедрилась на внеплановый завоз снега, будто его и так за зиму мало навалило. С утра сугробы, громоздившиеся во дворе, щеголяли пушистыми обновками. Снежный мех укрыл и сгладил их посеревшие ввалившиеся бока, залечил уродливые раны-проталины, следы недавней оттепели. Скамейки обзавелись мягчайшими подушками — стерильно-белыми, как и положено в больнице. Они манили присесть, но воспользоваться приглашением никто не спешил: двор пустовал, не считая одинокого дворника. Вооружившись широченной дюралевой лопатой на длинном держаке, он чистил дорожки: шкряб-шкряб! Работал дворник без спешки, с душой: позади него оставался чистый асфальт, шершавый и не слишком скользкий. Здесь вам что? Здесь вам институт патологии позвоночника и суставов, понимать надо. Не дай бог, поскользнется бедолага-пациент, сломает себе что-нибудь — чини его потом по второму разу!

Расходов-то — караул!

Сам дворник словно сошел со старой картинки: ватник в заплатах, теплые стеганые штаны заправлены в валенки, на руках — грубые рукавицы, на голове — лохматый треух. Разве что борода подкачала: вместо окладистой «лопаты», конкурентки той, из дюраля — несерьезная клочковатая поросль.

Но если смотреть со спины — все в порядке.

Вере нравилась работа дворника. Нравился шкряб-шкряб, приглушенный оконным стеклопакетом. Звук задавал ритм, успокаивал, от него клонило в сон. Двор Вере тоже нравился. Торчавшие из сугробов ветви кустов больше не выглядели голыми и жалкими прутиками, как вчера. С материнской заботой снег укутал кусты и разлапистые ёлки возле забора, накрыл шапкой деревянную крышу беседки, превратил из крыши в купол. Когда выглядывало солнышко, все начинало блестеть, искриться, переливаться. Накатывало чувство праздника, будто опять Новый Год, ждите подарков.

Вот подарки, подумала Вера. Двор, дворник. Кусты. Ёлки. Беседка. Лопата. Я и не знала, что это подарки. Подарки — не отдарки? Ну, это как получится.

За спиной раздался мягкий шелест открывающейся двери. Удивительное дело, здесь двери совсем не скрипели. С сожалением, удивившим ее, Вера прекратила глазеть в окно и развернула кресло одним плавным движением. Медсестра принесла завтрак. Стройная, высокая, в тщательно наглаженном халате цвета январского неба, в шапочке «пирожком», лихо заломленной набекрень, сестра походила на бойкую Снегурочку. Румяные оладушки со сметаной, чай с сахаром и лимоном, печенье — кормили в больнице вкусно. Не так, как дома, но Вере нравилось. И палата отдельная. Вообще-то палата была на двоих, но Ксюшу вчера выписали, и счастливые родители увезли ее домой. Ксюша, на год старше Веры, упала, катаясь на лыжах с горки. Налетела с разгона на пень, спрятавшийся под снегом. Ксюше сделали операцию две с половиной недели назад. Из палаты она вышла сама. Да, на костылях, но вышла!

— С тобой тоже все будет хорошо! — пообещала Ксюша на прощанье, обменявшись с Верой телефонами.

Все будет хорошо, подумала Вера. Она имела в виду не операцию. Все будет хорошо. Ждать осталось недолго.

Геннадий Яковлевич будет присутствовать на операции, сказала мама. В качестве консультанта. Ольга Константиновна — тоже очень хороший хирург, ее Вайнберг порекомендовал. Она прекрасно справится. Вера вспомнила, как улыбнулась маме и сказала: «Конечно, справится!» Доктора Вайнберга было жалко, он Вере нравился. Доктор ни в чем не виноват, просто иначе не получалось, а теперь получится. Рука у доктора заживет, Вера нарочно спросила об этом у зеркальца под «всей правдой». Кости срастутся правильно, и Геннадий Яковлевич снова будет оперировать.

Она уже допивала чай, когда рядом требовательно мяукнули. Момент появления Арлекина в палате Вере ни разу не удалось отследить. Вот только что его не было, а вот уже есть! Мама с папой только диву давались, откуда берется кот в больничной палате — ладно еще, в квартире! — и куда исчезает? Вера удивлялась вместе с ними, не желая расстраивать родителей. На глаза врачам, медсестрам и санитаркам, прибирающим в палате, Арлекин не попадался, и папа с мамой дали клятву хранить «большой кошачий секрет». Хорошо, что в палате имелся умывальник: Вера в свою очередь заверила родителей, что моет руки после каждого визита рыжего гулёны.

Ага, с мылом, как же иначе?

Достав припрятанную с ужина половинку куриной котлеты, Вера разломила угощение на кусочки и показала Арлекину. Кот мягко запрыгнул на колени, принялся аккуратно есть прямо с руки, щекоча ладошку шершавым языком. Когда с котлетой было покончено, он свернулся клубком на коленях и скосил на девочку блестящий глаз: «Гладить будешь, или как?»