— Владей, если жить без него не можешь, — великодушно разрешила, сияя от радости, тетка Хрося.

Двух недель не прожил плешивый молодожен с утушкой луговой — посыпались на ее головушку несчастья, как совсем недавно на подружкину.

Сначала бесследно исчезли овцы и бычок, затем — корова, а после — и дядя Хёдор… Но памятку о себе все-таки оставил: через девять месяцев у тетки Хроси в лохани с теплой водичкой запиликал утеночек.

— Добрый селезень прилетал, — улыбались серебряные вдовы, собираясь по вечерам на завалинке у печальной тетки Анюты.

ВЬЮГА

В. Сафонову

Ну да… В аккурат шесть лет прошло после войны. Отец под Сталинградом погиб, так я его одежонку донашивал. Великовата была, зато сердце грела. После уроков с берданкой за околицу бегал, рябчиков понужал. Ронкое ружьишко, сейчас таких не выпускают.

Так вот. Кочевали мимо деревни по зимней Киренге на оленях тунгусы, отстала от каравана беленькая собачка и приютилась под нашей завозней.

— Не объест, — пожалела мать. — Без собаки двор сирота.

Назвал я маленькую приблуду Вьюгой, погладил и бросил ей в угол охапку соломы.

В лес иду пасти{9} на зайцев проверять, Вьюга по лыжне впереди бежит, мышиные следочки обнюхивает, на дятлов тявкает. Ком снега с ветки обрушится — вся взъерошится, смотрит сердито — что там за зверь бродит?..

Назначил меня летом председатель колхоза скот пасти. Утром гоню коров на поскотину, Вьюга со мной. На месте не посидит. Бурундуков по осеку шерстит, кротов на лугу роет. Лошадку мою так и норовит за храп цапнуть…

К осени Вьюга превратилась во взрослую красивую лайку. Я в седьмой класс пошел. До школы проводит и ждет, пока не выйду.

Увидел ее как-то дедушка Афоня и похвалил:

— Охотница! Такая всё в лесу соберет.

— Откуда знаешь?! — не поверил я.

— Простая арихметика, — объяснил он. — На норке бороздка высокая и лапки востренькие.

Выпал снег, и стал я бегать после занятий в лес. Старательной, умной оказалась Вьюга! Мимо белки не проскочит и колонка не упустит. Богато насобирал пушнины под носом у деревни.

Решил сходить в Рябиновую падь — глухаря матери ко дню рождения добыть. Поднимаюсь по тропке, от ягод — алый туман в глазах. Остановился передохнуть. На лиственнице белка шишку шелушит, чешуйки прямо на меня валятся, а Вьюги нет?! Стрелял и дальше пошел. Смотрю, через тропку перескочил колонок, да крупный, судя по следу. Идет прыжками в хребет, а вдоль его следа Вьюга на мах летит. Я — за ними. Пройду, шапку сниму, послушаю: не лает ли где? Поднялся на хребет — голосит моя пригожая внизу, да так, что эхо до небушка подскакивает. Спустился к ней. На макушке сосны странная кошка сидит: сама черная, ушки круглые. Не стал на нее тратить заряд. Пошел обратным следом на тропку, Вьюгу зову. Она внимания не обращает, вьется вокруг сосны. Рассердился, стеганул дробью по кошке… Принес в деревню и показал дедушке Афоне.

Тот покрутил, покрутил ее, полистал старую книжку с картинками и определил:

— Так ты, паря, соболя чикнул! И откуда он взялся?! Их еще при царе-косаре казачьи ватаги истребили. Разве что в гольцах мало-мало сохранились, вот и объявился. Сучонку-то у кого брал?

— Приблудная. От проезжих тунгусов отстала, — не стал я врать.

— Они своих собак никому не дают, будь ты хоть генералом. На привязи держи, чтобы к тунгусам обратно не ушла. И про соболя помалкивай, авось еще вытропишь. Простая арихметика… — посоветовал дедушка Афоня.

Сажать на привязь Вьюгу я не стал, но про соболя помалкивал. Зато у советчика теплая водичка во рту не удержалась, проговорился соседу. Тот пришел ночью Вьюгу красть. Она взяла вора в оборот, кое-как отбился.

Ну ладно. В хребтах уже снег охотников на лыжи поставил, а я знай себе похаживаю в Рябиновую падь пешком. У реки-то он завсегда мельче. Когда с пяток белок добуду, когда глухаря. Раз припозднился, прихватил сумерки. Вьюга на кедр лает, а на кого — не видать. И с этой стороны зайду и с другой — темно! Встал у комля, выстрелил вдоль дерева, соболь упал к ногам. И — колонок?! Расскажи кому — не поверит, да только не дедушка Афоня.

Рассудил он опять очень ловко:

— Тут, паря, простая арихметика. Соболь гнал колонка с кормового места, и набежали оба на собаку. А то, что ты их одним зарядом опромышлял — редкий фарт. Походи, походи в Рябиновую падь, глядишь, еще кого-нибудь вытропишь.

И вытропил! Седого, как дедушка Афоня, соболя…

Сдал я пушнину в контору «Заготживсырье», и понеслась обо мне слава серебряной поземкой по горбатым сугробам. Радоваться бы, но дедушка Афоня как в воду глядел.

Кочевали мимо деревни тунгусы по зимней Киренге, утянулась за ними Вьюга. Гаркал, гаркал ее, так и не дозвался. Вспомнила, видать, откуда родом.

Прослышав о моей беде, дедушка Афоня только и сказал:

— Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

До того горько было, что и сахаром эту горечь не перешибешь. Тут еще в клубе, при всем честном народе, начальство из района премировало меня новеньким ружьем, а я без кормилицы остался. На будущий год стыда не оберусь. Кто я без Вьюги? Ноль!

Выйду, бывало, на речной взвоз, тоскую. Мать придет, возьмет молча за руку и уведет домой.

Успокаивает, а сама расстроенная вся:

— Хватит, сынок, душу себе мытарить. Как пришла, так и ушла. Чужое добро — что дырявое ведро…

Стою однажды, смотрю в понизовье Киренги, не появится ли моя Вьюга. Вдруг, вижу, катится по санной дороге белое облачко.

— Вьюга?!

От радости чуть с ног не сбила.

Дедушка Афоня даже выпил за ее возвращение и опять очень ловко всё объяснил:

— К жениху летала. Среди местных кобелей достойного не нашлось. О сильном потомстве заботится. Простая арихметика!

В середине марта Вьюга ощенилась, принесла парочку беленьких слепышей. Через две недели глазки распахнули, рычат друг на друга.

У дедушки Афони снова теплая водичка во рту не удержалась, проговорился соседу. Тот прибежал клянчить. Мать погнала его ухватом в двери, он — в окно, мать — обратно, он — в трубу… Воевала, воевала и рассмеялась. Повинился, мы и простили, дали щеночка. Мужик от радости нам полную ограду дров наворочал. Последнего щеночка выпросил