Необходимо отметить, что несмотря на эпидемию и чрезвычайно тяжелую обстановку в стране, сербское правительство смогло обеспечить весьма приличные условия для содержания австро-венгерских военнопленных. По настоянию Вены комиссию из представителей нейтральных государств, рассматривавших этот вопрос, возглавил американский посланник. Он лично опросил 23 900 человек и не получил ни одной (!) жалобы. Удивительно, что во время страшных лишений, которым подвергались все классы сербского общества, были возможны случаи, подобные офицерскому лагерю в Нише, где существовали даже четыре различные кухни: славян, венгров и хорватов, немцев, чехов и словаков88.

Из Ниша генерал П. По вместе со своим штабом проследовал в Болгарию. 21 февраля на сербо-болгарской границе в Цариброде миссию встретил французский военный атташе подполковник де Матарель, который сразу же сообщил генералу о том, что в Софии господствует германское влияние и что, если король Фердинанд и питает определенные симпатии по отношению к Франции, которые носят характер политического атавизма, то его враждебность к России весьма велика89. Союзникам все чаще приходилось считаться с чувствами монарха. Примерно в это же время, в феврале 1915 г., из-за вполне возможного сопротивления Болгарии Ставка вынуждена была отказаться от плана переброски в Сербию по Дунаю полка особого назначения – 53-го Донского казачьего90. Эти взгляды Фердинанда Кобурга разделялись значительной частью болгарских политиков, от социал-демократов (Д. Благоев) до националистов (В. Радославов)91.

«Пресса национального направления», как отмечал австрийский посол в Болгарии, устойчиво занимала антирусские позиции92. Привычку интеллектуальной Софии обращаться в сторону севера со строгой требовательностью с удивлением отмечали неангажированные современники, которых трудно было упрекнуть в симпатиях к Петербургу. Один из сотрудников французского посольства писал: «Болгария была не в состоянии принять идею России гармоничного равновесия в устройстве христианских государств на Балканах, потому что эта идея не соответствовала ее мечтам о гегемонии. Тем не менее это разногласие не подрывало возможности достижения компромисса. Болгарин не принял русские идеи, но русский подстраивался под болгарские»93.

Это приводило к тому, что в Софии и Белграде правительства в критические для себя моменты привыкли использовать Россию, в том числе и как своеобразный громоотвод. После Балканских войн значительная часть болгарских политиков в очередной раз разочаровалась в России, недостаточно, на их взгляд, поддержавшей авантюры Фердинанда. «В отношении России, – вспоминал князь Г Н. Трубецкой, – болгары, как и другие славяне, усвоили себе убеждение, что на их стороне права, а на стороне России только обязанности»94. Именно Г Н. Трубецкой, имевший в русском МИДе репутацию болгарофила, дал удивительно точное описание природы подобных взаимоотношений в разговоре с Николаем II: «Я заметил, что на славянские симпатии вообще трудно полагаться и что отношения наших клиентов на Балканах напоминают отношение крестьянского мальчика к помещику, который его крестил. В понятиях крестьянина помещик должен за это помогать ему до гробовой доски, а сам он ничего не обязан делать для крестного». – «Кому Вы это говорите, – перебил Государь, – у меня столько крестников!»95. Другой реакции у императора и быть не могло.

Принципы болгарской политики в отношении России были сформулированы самим Фердинандом весной 1914 г. Русский посланник в Софии

А. А. Савинский убедил Николая II отправить поздравление ко дню рождения болгарского монарха. Тот отреагировал через начальника своей тайной канцелярии. «В первый раз, – сообщал русский дипломат, – передавал мне Добрович слова короля: «Государь Император обращается ко мне по телеграфу в столь милостивых выражениях, и в них я вижу новое доказательство тех неизменно благожелательных чувств, которые Его Величество питает к Болгарии. За нами есть грехи, мы сделали массу ошибок, но из милостивых слов Государя я вижу, что Россия все-таки смотрит на нас как на свое детище и готова нам простить наши заблуждения» (выделено мной. – А. О.)»96. Теперь, в феврале 1915 г., любезность болгарских политиков была обращена к представителю Франции.

Генералу П. По не удалось повлиять на правительство Болгарии, Р. Пуанкаре отметил: «В Софии население оказало ему горячий прием, а военный министр генерал Фичев встретил его корректно, но король Фердинанд, извещенный о его приезде, не дал ему аудиенции»97. «Болгарскую политику ведет царь Фердинанд, немец и католик, – отмечал в своем дневнике экзарх Болгарский Иосиф I в марте 1915 г., – поставлен Стамболовым и его партией для того, чтобы вывести Болгарию из подчинения России, настроен против России, который в душе своей привержен германизму и католицизму, против православия и России. При всем этом у Болгарии есть Конституция, но болгарский народ молод и не сформирован национально и политически; нет аристократии, нет буржуазии, нет общественного мнения; народ на 89 % крестьяне, а интеллигенция разделена царем на множество партий, которые враждуют между собой, а он управляет и царствует»98. Экзарх был очень влиятельной фигурой в Болгарии, он не скрывал своих симпатий к России, и его мнение, очевидно, не составляло секрета для царя. Во всяком случае, он не явился на похороны Иосифа I, умершего 3 июля 1915 г. Это было особенно заметно на фоне присутствия всего дипломатического корпуса99.

Православная церковь как сила, имевшая в стране значительный авторитет, вызывала явное раздражение Фердинанда и его сторонников, в том числе и потому, что с этой силой связывались традиции ориентации на единоверную Россию. Между тем в 1913–1914 гг. эта ориентация не была популярной в светской жизни Болгарии. «По сути дела, – вспоминал бывший французский посланник в Болгарии Август Гавэн, – практически у всех болгарских политиков были антирусские цели»100. Точнее было бы сказать, что их целью было достижение великой национальной мечты, однако путем и методами, разрушавшими основы собственной нации. Сделать это было тем более просто, так как мечта эта имела форму, понятную всем, но вряд ли содержание. Поэтому легко и просто было превращать в сторонников существующей власти даже тех, кто не питал к ней теплых чувств. Для подобных расчетов умерший Иосиф I был удобнее живого. На смерть экзарха официоз В. Радославова «Народни Права» отреагировал следующими словами: «У экзарха Иосифа было одно отечество, которое простирается от Черного моря до Моравы и Охрида, от Дуная до Белого (то есть Эгейского. – А. О.) моря, и он умер за него: пусть это отечество станет явью и будет нашим!»101.

Реализацию этих планов стамболовисты никак не связывали с Россией. Каждый ее успех болезненно воспринимался и ими, и их монархом. «Министр-президент (то есть В. Радославов. – А. О.) выразил свое сожаление по поводу падения Перемышля (9 (22) марта 1915 г. – А. О.), – сообщал через два дня после этого австро-венгерский посланник в Болгарии граф Тарновский министру иностранных дел Дунайской монархии графу С. Буриану. – Правительство и его друзья не хотят поддаваться этому впечатлению и надеются, что эта потеря скоро будет вознаграждена другими успехами; тем не менее они сожалеют об этой победе русских; произведенное ею здесь впечатление весьма велико»102. С. Буриан с 1886 по 1895 г. и сам занимал место посланника в Софии, и в эти годы отсутствия дипломатических отношений между Россией и Болгарией активно сотрудничал с С. Стамболовым, которого, естественно, высоко ценил.