теперь мы живем в этом доме втроем: я сама, моя мама и моя дочь. Мама приехала пару недель назад и впервые увидела дом поздно вечером, в разгар жуткой грозы. Шел сильный дождь, ветер гнал крупные капли почти горизонтально, небо трещало лиловыми вспышками, молнии били в землю, как летящие ножи. Я припарковала машину на подъездной дорожке. Нора сидела на заднем сиденье с двумя подружками из школы. Мама выбралась из машины и попыталась открыть зонт, но ветер рвал его из рук и не давал развернуться. Мы наблюдали за ней из машины – как она борется с ветром, словно она была мимом, дающим уличное представление. В конце концов мама сдалась, чертыхнулась и подбросила зонт в воздух: пусть его забирает ветер. Зонт взвился вверх, будто «Челленджер», а затем полетел вниз, прямо в голову маме, но она увернулась, и он ударился о машину. Мы тоже вышли наружу и буквально за пару секунд промокли до нитки. Маме все-таки удалось схватить зонт. Она отнесла его ко рву рядом с дорожкой – мерзопакостному, ядовитому, забитому мусором рву, окружавшему заброшенный завод автомобильных запчастей – и зашвырнула его туда со словами: Что за дурацкий балаган?! Как бы подразумевая, что мы дураки, если думаем, будто сумеем укрыться от ярости атмосферных возмущений. Мы смеялись под грозовым ливнем, наблюдая, как бесполезный зонт тонет в иле. Я подумала, что когда-нибудь, но не сегодня, надо будет сказать маме, что мы выбрасываем мусор в синий контейнер, а не в клоаку на заднем дворе. Ах да, я забыла, что ты – ярая сторонница раздельного сбора мусора, скажет она. Ты же знаешь, что весь этот мусор свозят на одну свалку? Переработка отходов – это заговор правительства, чтобы граждане верили, будто они активно спасают Землю, а власть имущие могли и дальше заключать сделки с горнодобывающими компаниями и наживаться вовсю. Наконец мы вошли в дом и обнаружили там Нельсона, который докрашивал потолок в маминой комнате, балансируя на стремянке под грохот рэпа в наушниках, в клубах дурманного дыма от марихуаны.

Мама тщательно осмотрела весь дом: обстоятельно, неторопливо, с улыбкой. Капли дождя падали с кончика ее носа. Она смотрела, вздыхала, проводила рукой по перилам, по стенам, где-то кивала, где-то молча указывала пальцем, вспоминала какие-то подробности из своего детства, отступала назад и разглядывала ту или иную деталь, как шедевр в Лувре, и под конец сделала вывод, что у этого дома есть стиль, некий странный шарм, теплая атмосфера, и она уже видит, что мы будем здесь счастливы. Браво! – сказала она мне, и мы все, Нора, ее школьные подружки и даже Нельсон, который спустился со своей стремянки и присоединился к нашему туру по дому, рассмеялись и обнялись.

Я заранее поставила в холодильник четыре бутылки пива, и мы с мамой и Нельсоном выпили за наше будущее, или за невероятность нынешнего мгновения, или за личные воспоминания, или просто за то, что у нас есть свой дом. Дождь прекратился на несколько минут, и мы все вышли на балкон на втором этаже – старый, скрипучий, с неисправной рождественской гирляндой, оставшейся от прежних владельцев. Мы смотрели на небо, Нельсон загадывал загадки об ураганах и глазах бури, девчонки смеялись – они явно считали Нельсона горячим парнем, а мама, стоявшая к нам спиной, вцепилась двумя руками в перила и молча смотрела на запад. Затем внезапно обернулась к нам и прочитала на память свое любимое стихотворение Вордсворта. Я не в первый раз слышала от нее это стихотворение, но в тот вечер оно поразило меня прямо в сердце.

Исполнен вечер истинной красы,Святое время тихо, как черница,Проникнутая благостью; садитсяСветило дня, как в облаке росы…На краешке прибрежной полосыПрислушайся! Как гром, грохочет Сущий,Круговращеньем правит Всемогущий,И длятся вечносущие часы.Дитя! Подруга! Если гнета мыслейНе знаешь ты и на пороге мрака,То ты – равнобожественна мирам.Тогда себя к блаженным сопричисли,Тогда войди бестрепетно во храм.Господь избрал тебя, не дав нам знака[25].

Ничего себе, сказал Нельсон. Вы слышали? Он обращался к девчонкам. Слышали, что выдала ваша бабуля? Офигеть и не встать! Девочки зааплодировали и принялись расспрашивать маму, что это за песня и кто ее исполняет, а я подняла бутылку пива и произнесла новый тост. За жизнь, испитую до дна, сказала я, намекая на еще одно стихотворение, которое мама иногда доставала из шляпы, сражая общественность, а также на надпись под маминой фотографией в выпускном школьном альбоме. Надпись, наверняка вдохновленную той же строкой из «Улисса» Альфреда Теннисона: Лотти пьет жизнь до дна! Мама мне подмигнула.

За что? – не поняла Нора.

Девочкам захотелось по-маленькому, и я предложила им сделать свои дела в чашку и выплеснуть под переднее крыльцо, чтобы отпугнуть скунсов, как рекомендуют рабочие. Не обращайте внимания на мою маму, сказала Нора подругам, она у нас хиппи. В детстве ей было не с чем играть, только с ветром. Не надо делать свои дела в чашку. У нас есть туалет.

Нельсон с мамой заговорили о поэзии и о морях, о приливах, отливах и мощи океанических течений. Девчонки засобирались домой и ушли в ночь. Я спустилась на первый этаж и еще раз осмотрела мамину часть дома. Она настояла на том, чтобы снять с окон все решетки. Поначалу рабочие не согласились, они беспокоились о ее безопасности. Все-таки первый этаж и не самый спокойный район. Я не стану жить в тюрьме, заявила она. Так что решетки снимают. Я вернулась в гостиную. Вынула из рюкзака карандаш, забралась на стремянку, на самый верх, и написала на потолке – в той его части, которую Нельсон еще не закрасил, но уже скоро закрасит, может быть, даже сегодня ночью. ВМНП. Спустившись вниз, я крикнула маме, что нам пора спать. Завтра утром из Виннипега прибывает грузовик с мамиными вещами, и нам надо будет следить за процессом и указывать грузчикам, куда что нести. Потом грузчики уйдут, а мы останемся здесь, в этом доме, и будем жить.

Мама носит на глазу повязку. Она сидит в комнате, полной пожилых людей. Каждый – с повязкой на одном глазу. Я пришла забрать ее домой. Пришла и попала на съезд старых пиратов. У всех повязки на левом глазу. Мы в приемном покое офтальмологического отделения медицинского центра Святого Иосифа в Торонто. Когда я вхожу, мама беседует с супружеской парой в одинаковых ветровках. Она видит меня, машет рукой, мол, иди к нам. Она объясняет, что врач, оперирующий катаракту, на одной неделе ведет операции только на левых глазах, а на следующей