Капитализм, исторически использовавший промышленную революцию для установления своего тотального господства, строится на гипертрофии, сверхусилении процессов производства, подчиняющих себе все остальные процессы деятельности. Этим, кстати, страдал и СССР, подражая капиталистическому миру: над всем довлел производственный подход. На службу производству при капитализме ставится развитие, которое таким образом становится т. н. инновационной деятельностью. При этом развитие лишается своего исторического революционного назначения – радикально менять целое деятельности. Это приводит к фактическому застою – кризису, при видимости изобилия.

Капиталистический «прогресс» – отнюдь не синоним развития. Это разновидность роста – промышленный рост, который на финансовом этапе развития заменяется понятием «экономического роста». Прогресс-рост обязан, прежде всего, обслуживать рост прибыли. Производство истощает ресурсы воспроизводства деятельности, базового процесса деятельности, что и приводит к так называемым кризисам организмов деятельности. Эффективное функционирование тоже становится жертвой рыночного хаоса. Долговечность эффективных функциональных систем приносится в жертву изменениям, которые нужны для бизнеса, для поддержания роста прибыли в следующем квартале.

Гармонизация производства и других процессов деятельности – воспроизводства, развития, функционирования, организации – руководства – управления, утилизации и ликвидации отходов – может быть делом только исторической предусмотрительности, которой может обладать только государство, и никогда никакое общество, живущее всегда сиюминутной борьбой интересов.

Поэтому социализм как проект, а не как коммунистическая утопия, есть синоним проекта исторического развития государства, его разума и власти. В простом хозяйственно-экономическом смысле это возвращение к идее экономики как экономии, искусству управления домом, то есть страной.

Не нужно покупать автомобиль каждые три года или чаще, нужно пользоваться им десятилетия. Не нужно покупать автомобиль ранее приобретения жилья. Не нужно покупать автомобиль для полного отказа от общественного транспорта. Не нужно покупать десять некачественных (имитационных, поддельных) видов продуктов питания вместо одного качественного. Не нужно уничтожать здоровье разнообразными видами потребления, чтобы потом заменять его отсутствие медицинскими технологиями. И т. д. А значит, все это не нужно производить и рекламировать. Три телевизора в квартире вместо одного, возможно, и не излишество, но это точно не накопление и не концентрация ресурсов деятельности. Оборот услуг по имитации деятельности, может, и «занимает» лишних людей, но он не создает никакого «человеческого капитала», является лишь способом впустую потратить их жизнь. Не говоря уже о том, что все это – сфера издержек и убытков, которые требуют источника для своего покрытия.

Грядущий экономический порядок потребует деятельностной нормировки потребления, труда, времени, жизни. Этому требованию объявлена анафема от имени глобальной либеральной церкви как тоталитаризму и несвободе. Однако для деятельности нормы и образцы – это основа ее существования, воспроизводства. Грядущая политэкономия потребует не только социальной инженерии, но прежде всего культурной. С этим не справились – как с проектной проблемой, а не как с опытным поиском, – ни Россия («пролеткульт»), ни Китай («культурная революция»). Возможно, речь должна идти о проектировании образа жизни поколений, каждое поколение должно иметь перспективу своей жизненной задачи.

Радикальное же отрицание осмысленной и культурной жизни как несвободной – главный посыл неолиберальной политэкономический мысли. Удивительным образом либеральная мысль уходит от темы действительного разнообразия, являющегося, как кажется, ресурсом как воспроизводства, так и развития как его обеспечения. Воспетое неолиберализмом проявление животной «природы» человека (не в мире природы, конечно, куда он никогда не вернется, а в мире его собственной исторической деятельности) удивительно однообразно. Как говорится, украл, выпил, в тюрьму. Так же однообразны и отражающие это хождение по кругу многообразные «инновации», призванные старый товар представить как новый с целью его приобретения взамен старого.

А вот осмысленность жизни и культура (как основа, «генетический код» деятельности) образуют действительное разнообразие деятельностных (значит – и экономических) ресурсов. Тут открывается такое поле выбора и творчества, что оно не может быть урегулировано никакими одномерными процедурами тоталитарной рыночной всеобщей демократии.

Последняя выстраивает всех людей в единую линейку их стоимости, сворачивая все мотивации к единому вектору движения по этой линейке. Динамика такой системы с единственной переменной неизбежно требует распределения всего множества элементов по этой линейке, а образуемые в этой системе «силы» или «энергии» прямо зависят от масштабов и неравномерности распределения. Стремление к богатству конструируется как основная экономическая мотивация.

В то же время «экономикс» в качестве исходного тезиса утверждает, что экономическая действительность – это распределение ограниченного, дефицитного ресурса. Таким образом, богатство есть контроль над большей частью дефицита и тем самым – власть. Богатство относительно. У него нет собственного экономического значения. Оно вынуждено приобретать свое содержание в пространстве политики, то есть борьбы за власть. Грядущий экономический порядок будет основан на возвращении государства в экономику и на отказе от идеи богатства как от релятивистской экономической метафизики. Полагание богатства есть обязательное полагание бедности.

Мы не Африка. И даже не Латинская Америка. У нас пока нет фавел ни в Москве, ни в других наших столицах. Наша бедность – еще не нищета. И все потому, что мы получили от СССР высокоразвитые территорию и народонаселение.

Либеральный экономический порядок не рассматривает бедных даже как резерв. Это отбросы, неудачники. Занятие этих отбросов – криминальная деятельность, в которой заинтересованы богатые, поскольку контролируя ее, богатые выстраивают механизмы власти. И это не вегетарианские экономические преступления (для этого нужно иметь хоть какое-то отношение к сфере богатства), а самое настоящее зло: убийства, грабеж, изнасилования, массовая наркоторговля. Поэтому либеральное государство, не вмешивающееся в экономику, основной функцией закономерно имеет полицейскую функцию – держать весь этот сброд в узде и не пускать в богатые районы. Так называемое правовое государство и есть полицейское, за принципом господства права стоит господство правоприменителя. Когда все немалые силы государства уходят исключительно на подчинение всего и вся закону, полицейские стреляют на основании подозрений во все, что движется. У нас пока еще не так, и поэтому мы пока еще и не США.

Маркс не построил собственно политэкономии. Он не задавал такого объекта, предметными проекциями которого были бы в разных отношениях деятельности экономики и политики как самостоятельные действительности, между которыми можно было бы строить связи политэкономии, находящиеся в комплексной действительности ее собственного предмета.