— Ваш хозяин плохо себя почувствовал, — сообщил ей Альбан. — Покажите, где его комната. Мой слуга мне поможет, и мы уложим его спать.

Служанка, круглолицая, плотная, крупная женщина средних лет, с коровьими глазами, выслушала постояльца, не выразив ни малейшего удивления. Она вытерла мокрые руки фартуком и уточнила:

— Напился небось? После смерти жены с ним это часто случается. Особенно когда на постоялом дворе пусто. Не трогайте его, пусть себе спит на лавке. Завтра встанет свеженький, как огурчик, и даже не вспомнит, что было сегодня. Оно и к лучшему. Он очень хороший и добрый человек.

— Потому и не годится оставлять его спать сидя, — заключил Альбан. — Помогите-ка мне, и мы с вами вдвоем отнесем его в постель.

— Ну, как знаете, господин хороший.

Комната хозяина располагалась на первом этаже, так что путь был недолог. Альбан уложил месье Грелье на постель и попросил служанку помочь ему раздеть его, но она наотрез отказалась. Он поблагодарил ее серебряной монеткой за труды и отправился к себе в номер, где его дожидался Жакмен, вернувшись после прогулки по городу. Гулял он в основном вокруг особняка де Фонтенаков, стараясь получше изучить подходы к нему, улочки и переулки.

В ожидании Альбана он теперь отдыхал, сидя на подоконнике. Грыз яблоко и любовался великолепным силуэтом старого королевского дворца, который так красиво вырисовывался на синем ночном небе. Жакмену исполнилось девятнадцать лет, у него были темные волосы, темные глаза и темная одежда. Он обладал бесценным для полицейского даром — умел мгновенно стать незаметным. Для этого ему нужно было только опустить глаза, которые отличались удивительной бойкостью и живостью.

Появление начальника ничуть не помешало занятиям Жакмена.

— Есть новости? — осведомился Альбан, сняв с себя колет[66]и бросив его на постель. — Нашел что-нибудь интересное?

Жакмен догрыз яблоко и бросил огрызок за окно.

— Да как сказать! Возможно, мы здесь только зря время теряем. Особняк Фонтенаков задраен наглухо и больше похож на склеп, чем на жилой дом. Ни проблеска света, ни искорки жизни.

— Нашел бы кого-нибудь из слуг, потолковал бы, расспросил.

— Кого там найдешь, скажете тоже! Они либо спать ложатся засветло, либо уехали куда-нибудь. Может, у них есть другое поместье, за городом?

— Я об этом ничего не слышал. И к тому же далеко не у всех знатных людей бывают загородные поместья.

— Но фамилия Фонтенак не здешняя.

— Да, конечно. Они родом из Гаскони. Но я не знаю, есть у них там земли или нет. По словам месье де ла Рейни, с которым я как-то беседовал, эта ветвь Фонтенаков происходит от младшего сына в семье, который приехал в Париж в 1600 году по приглашению герцога Эпернонского, когда тот решил создать для короля Генриха III особую охрану. Отряд этот именовался потом Сорок пять и командовал им господин де Луаньяк, он защищал короля от Святой лиги и герцога де Гиза[67]. Гасконские дворяне были бедными, терять им было нечего, а приобрести они могли все. Они и казнили герцога де Гиза.

— Казнили? А я слышал, что его убили.

— Король не убивает мятежного вассала, а казнит его. Если бы он отправил тогда герцога на эшафот, то поднялось бы восстание. Детей у короля не было, но оставлять трон Гизам он не хотел ни за что, хотя прекрасно понимал, что они от своего не отступятся и, в конце концов, убьют его. Так и случилось: сестра казненного Гиза вложила в руку Жака Клемана[68]кинжал, и он обагрился королевской кровью. Но король, умирая, в самую последнюю минуту успел передать Францию своему зятю, великому беарнцу[69], который и стал Генрихом IV, тем самым добрым королем Генрихом, изображение которого красуется на вывеске нашего постоялого двора. А теперь, прослушав лекцию по истории, нам с тобой ничего другого не остается, как лечь спать. А что будет завтра, посмотрим!

Юный Жакмен — а если называть его полным именем, то Жакмен Безуши, что совсем не соответствовало действительности, потому что он всегда держал свои ушки на макушке, — терпеть не мог оставаться, как он говорил, на бобах. Поэтому на следующий день, едва только рассвело, он уже бежал к особняку де Фонтенаков, встав куда раньше своего начальника, который, верный образу провинциального дворянина, вынужден был подольше оставаться в постели. Была пятница, рыночный день, и городские улицы, такие пустынные и сонные вчера вечером, теперь полнились бодрым и гулким стуком сабо — крестьяне с тележками везли зелень, дичь, овощи и фрукты, торопясь занять место под шатром крытого рынка.

К своему несказанному изумлению, Жакмен увидел, что ворота особняка де Фонтенаков широко распахнуты и во дворе суетятся рабочие. Они мельтешили вокруг левого крыла особняка, которое, судя по всему, совсем недавно горело.

Мальчишка, возивший на тачке строительный мусор, сердито окликнул Жакмена:

— Чего стоишь, разиня? Других дел нет, только смотреть, как другие работают?

— Есть. Но очень уж мне по душе строительные работы! Такую красоту возводят мастера! — отвечал Жакмен, не моргнув глазом. — А здесь, говорят, произошло недавно несчастье?

— Это правда, что было, то было. Хорошо еще...

Но мальчишка не успел больше и слова сказать, потому что с крыльца послышался властный голос:

— Работы невпроворот, а он точит лясы с посторонними! Ну-ка, быстро за дело! А тебе что тут надо, незнакомец?

К ним обращался красиво одетый господин в костюме из вишневого бархата с белыми кружевными манжетами и воротником. Он стоял на крыльце, опираясь на резную трость, и недовольно смотрел на них.

Молодой, стройный, с иссиня-черными волосами, он был бы очень недурен собой, если бы не острые белые зубы, которые придавали его узкому смуглому лицу какой-то волчий оскал. Его глаза были так глубоко посажены и упрятаны под густыми насупленными бровями, что невозможно было их разглядеть. Но, скорее всего, эти глаза были черными. «Ла Пивардьер собственной персоной!» — тут же сообразил Жакмен, вспомнив, как его описывал Делаланд. Но юноша не сдвинулся с места, а, напротив, отвесил низкий поклон, как положено слуге из хорошего дома: