– Слушай, Вашингтон, знаешь что, сними-ка ты рубаху…

– Ты чего, Кастет?

– Снимай, снимай, не простудишься…

Он послушно стянул рубаху.

– А теперь руки подними.

– Под мышками хочешь понюхать? Ну, давай… – питерский негр явно обозлился, но руки поднял.

Татуировок на теле у него не было.

На место улетевшего транспортника приземлился вертолетик маркиза, его тоже встретили салютом и объятиями. Потом все – братва, бойцы убиенного мною Сажина, морпехи Баркова и «спецы» Николаева – дружно спустились в винный погреб восемнадцатого маркиза Брокберри и напились так, как в Америке и пить-то, наверное, не умеют, кроме, конечно, российских эмигрантов, живущих в районе Брайтон-Бич города Нью-Йорка…

* * *

Выйдя из особняка, генерал армии Кожевников с удовольствием вдохнул смрадный воздух московской улицы.

Все, что творилось там, за старинными резными дверьми, казалось нереальным, как участие в грандиозной компьютерной игре со множеством вымышленных персонажей – злодеев и героев, красавиц и чудовищ, добрых и злых магов…

И вот он внезапно очутился в реальном мире, мире, изо всех сил стремящемся заявить о своей реальности. Где-то горит помойка, принося в воздух не только запах пожарища, но и струйки черного дыма, мешающегося с сизыми выхлопами проезжающих машин. Мимо прошла девушка, оставляя за собой шлейф ароматов из запаха горячего летнего пота, дешевого дезодоранта и капельки французских духов…

Если бы не еще одно важное дело, генерал бросил бы здесь свою «ауди» и пешком прогулялся до дома, где в пустой огромной квартире на Кутузовском проспекте, ждет его только обжора-кот с наглыми и хитрыми глазами, да и ждет-то он не его, человека по фамилии Кожевников, а очередной порции вареной рыбы с овощами или куска оставшейся от завтрака колбасы.

Но – дело есть дело, тем более неприятное дело, которое надо завершить как можно скорее… Генерал дошел уже до угла, где тихий закрытый переулок вливался в полнокровную магистраль, посмотрел на людей, машины, дома и повернул обратно. Черная «ауди» нагрелась на солнце, сиденье обжигало сквозь тонкую ткань одежды, генерал недовольно пошевелил плечами, поправляя ремень безопасности, и завел двигатель. Застоявшийся механический конь ласково заурчал и охотно откликнулся на легкое касание педали…

Здание Генерального Штаба было по-воскресному пусто, где-то там внутри работали люди, которые работали всегда, днем и ночью, в выходные и праздники, менялись их имена и звания, лица и возраст, но люди в закрытых, изолированных от внешнего мира кабинетах оставались теми же самыми винтиками военного аппарата и сейчас – единственно надежными винтиками. Именно к ним стекалась информация со всего мира, и не только того мира, который греки называли ойкуменой – населенной землей, но и из космоса, далекого и близкого, из Арктики и Антарктиды, с подводных лодок, стерегущих свои и чужие границы, отовсюду, где хотя бы однажды смог побывать человек и оставить там главную примету своего пребывания – электронный маячок, неутомимо посылающий сигналы в здание Генерального Штаба Российской Федерации…

Генерал армии Кожевников показал стоящему в проходной лейтенанту пропуск, позволявший проходить «всегда и везде», кивнул в ответ на его уставное приветствие и быстро поднялся в свой кабинет на третьем этаже огромного «сталинского» здания в центре Москвы. Хотя в кабинет генерала Кожевникова вела единственная дверь с казенным номером на табличке и без обозначения имени и должности владельца, за этой дверью скрывалось огромное пространство, состоявшее из приемной, кабинета, зала заседаний, комнаты отдыха с душевой и гардеробом и самой дальней комнаты, предназначенной для связи с внешним миром и совсем секретных совещаний в узком кругу. Эта комната была оборудована хитроумными устройствами, ограждающими тайные беседы от внешней и внутренней «прослушки», и аппаратом, позволяющим связаться с любой точкой земного шара, послав компактный закодированный сигнал, который расшифровывался на другом конце «провода», превращаясь в обычную человеческую речь.

Кожевников тщательно запер за собой дверь, включил неяркий направленный свет над столом и достал из выдвижного ящика пачку сигарет. Он пытался бросить курить и не носил сигарет с собой, но оставлял их везде, где приходилось ему работать. Тщательно покурив, словно выполнив неприятную, но важную обязанность, он взялся за трубку аппарата и набрал длинный, состоявший из множества цифр, номер телефона человека, живущего в далекой стране.

– Господин Черных? Генерал Кожевников говорит.

– Узнал, узнал вас и жду вашего звонка.

– Могу сообщить, Евгений Павлович, что совещание в «Вороне» состоялось и, судя по всему, я буду принят в их круг. Встретили очень благожелательно.

– Чудесно! Хорошая новость, я рад за вас, генерал!

– Подробности нужны?

– Зачем! Главного мы достигли, а детали… Детали оставим историкам, – Евгений Павлович Черных рассмеялся. – Желаю успеха, генерал! Надеюсь, скоро встретимся.

– Спасибо, Евгений Павлович, – ответил Кожевников и положил трубку. Желания встречаться с господином Черных у него не было.

* * *

Окончательно я пришел в себя только в самолете.

Смутно помнился приезд в маркизовский замок Шахова, его рассказы о каких-то сложностях с федеральными властями, потом всеобщее братание, здравицы за нерушимую дружбу российского и американского народов и, в конце концов, предложение поехать по девочкам. Предложение с энтузиазмом приняли все, но двинуться с места не мог уже никто, и пьянка плавно перешла в сон.

Утро наступило тогда, когда мы начали просыпаться. Шахов исчез, но исчезли и многие другие, часть людей уснула в подземном ходе, отправившись за очередной порцией колбасы, еще кто-то выполз на свежий ночной воздух и остался во дворе, сраженный внезапным хмельным сном. Их заботливо прикрыли от простуды какой-то антикварной ветошью servant'ы-негры. Но, в конце концов, все эти люди опять собрались в винном погребе, все, кроме Василия Петровича Шахова, который вчера настаивал, чтобы все звали его просто Васей…

Шахов появился только вечером, угрюмый, как всякий мучимый похмельем человек, и мрачно сообщил нам, что чартер он заказал и утром мы вылетаем в Питер, поэтому пить сегодня больше нельзя. На это кто-то резонно ответил, что больше, чем вчера, выпить уже невозможно, поэтому пьянку продолжили…

И окончательно я пришел в себя только в самолете…

* * *

Долгий настойчивый телефонный звонок поднял Сергачева с постели. Он недовольно посмотрел на часы, – можно бы и поспать еще немного – и поднял трубку.

– Петр Петрович? – спросил вежливый незнакомый голос.

– Слушаю вас, – подавляя зевок, ответил Сергачев, – слушаю, говорите.

– Мне известно, что вы интересуетесь старинными книгами…