– Не то, чтобы очень, – сказал, постепенно просыпаясь, Сергачев, – а кто это говорит?

– Мы с вами встречались несколько лет назад, в Германии, меня зовут Бруно Вальтер. Такая вот знаменитая фамилия мне досталась, – незнакомец противно хихикнул.

– Позвольте, но Бруно Вальтер…

– Вы хотите сказать, что он погиб в Гамбурге… – незнакомец снова хихикнул, – Петр Петрович, вы сколько лет в разведке? Пятьдесят, или больше? Должны же понимать, что Бруно Вальтер – это не фамилия, это, скорее, должность. А должность никогда не бывает вакантной. В конце концов, Бруно Вальтером может быть и женщина. Ну да бог с ним, покойным немецким дирижером, я не о музыке, я – о литературе. Вас по-прежнему интересуют старые рукописные книги?

– Предположим, – Сергачеву захотелось курить и он даже знал, где можно найти полупустую пачку сигарет. Потому что он сам ее туда положил, для таких вот непредвиденных утренних звонков.

– Значит, интересуют, – утвердился в своем мнении Бруно Вальтер. – Я мог бы вам подсказать, где находится любопытная книга семнадцатого века. Длинное такое название у книги, я его не запомнил, а начинается оно так – «Словеса пречудесные…». Да вы слышали, наверное, об этой книге…

– Слышал.

– И она вас интересует.

– Пожалуй, да.

– Вы подумайте о той цене, которую готовы за нее заплатить, а я вам днями перезвоню, – и, не дожидаясь ответа, незнакомец по имени Бруно Вальтер повесил трубку.

Сергачев послушал долгие телефонные гудки, осторожно положил трубку и пошел на кухню, где за банками с крупой и макаронами была спрятана давно начатая пачка сигарет «Прима».

Простых, дешевых сигарет «Прима», без фильтра…

И снова я летел в самолете. Позади остался Питер, встреча с Киреем и Сергачевым, поездка в деревню Пепекюля, где на склоне Вороньей горы, чистом и солнечном ее участке, поросшем сейчас радостной зеленой травой, нашло свое последнее место на этой Земле молодое тело Наташки.

На простой, без тяжелого надгробного камня, могиле стоял только крест со словом НАТАША и фотографией, самой последней, сделанной за день или за два до ее смерти, где она радостно улыбается жизни, солнцу, любви, счастью, и ветер треплет ее пушистые волосы, как в минуты нашего немого танца на лесной полянке Каменного острова…

Наташка, смешная и трогательная, вульгарная и нежная, открывшая в себе великую разницу между любовью и сексом и погибшая, едва полюбив…

Никто никогда, кроме родителей, конечно, не называл ее Наташей, Наташенькой, Натусей или Наталкой, только Наташка, просто – Наташка, и хорошо, что теперь на могильном кресте написано НАТАША, словно только после смерти мы, живые, признали, что ты – такая же как и мы, и имеешь право на свое, данное при крещении, имя…

Прожив несколько дней в Питере, многажды рассказав и пересказав все, что творилось в далекой Америке, я затосковал, запросился в Гамбург, к Светлане, в отель «Саксонский двор», ставший моим вторым домом, а если подумать, то и единственным, потому что я так и не успел обжиться в квартире на Карповке и даже не почувствовал ее своей…

Какие молодцы американцы, – сказал мне сидевший рядом немецкий бизнесмен, показывая очередную статью о подвигах морских пехотинцев США, освободивших главного заложника – Береговского и отбивших у злодеев-арабов захваченную ими подводную лодку.

– Да, – согласился я, – молодцы!

– Наши так не могут!

– Нашим до них далеко, – опять подтвердил я банальную истину – все американское – хорошо, все русское – плохо.

– Почитайте, почитайте, – совал мне газету сосед. Его переполняла гордость за американский народ и мужественную американскую армию. – Все подробности операции, аналитический комментарий, хорошие фотографии, прочитайте обязательно!

Я взял газету. Подробности, а уж тем более комментарий, меня интересовали мало, а вот фотографии посмотреть любопытно. На большей части из них были изображены совершенно незнакомые мне люди из руководства ФБР, ЦРУ и Корпуса морской пехоты США, но среди них, на заднем плане, постоянно мелькало озабоченное лицо Василия Петровича Шахова, а там, где были изображены рядовые участники операции, я с удовольствием узнал Тайсона-вертолетчика, доставившего нас в замок, и еще одного, лейтенанта Голдинга, сфотографированного на госпитальной койке с широкой американской улыбкой на черном лице…

Увидев негритянских героев блистательной операции ЦРУ, я вспомнил о Джордже Вашингтоне, который таинственно исчез перед самой посадкой в самолет и больше не подавал признаков жизни. Я все собирался спросить о нем Сергачева, но так и не собрался, забыл и вспомнил только сейчас, перед посадкой в Гамбурге, когда экипаж уже просит пристегнуть ремни и стюардессы усаживают по своим местам недисциплинированных пассажиров.

– Оставьте себе, – сказал мой спутник, когда я попытался вернуть ему газету, – и обязательно прочитайте комментарий…

– Спасибо, – сказал я и сунул газету в карман. Самолет пошел на посадку.

И вот я опять в ставшем почти родным аэропорту Фульсбюттель, где меня должен встретить Паша, оставшийся в Гамбурге для охраны Светы от злых людей.

Я побродил по залу прибытия, сходил в кафе, чтобы выпить соточку коньяку с лимоном, вернулся обратно. Паши не было. Снова пошел в кафе и повторил, как мальчишка, волнуясь перед встречей со Светланой. В зале прибытия меня по-прежнему никто не ждал. Можно, конечно, на такси добраться до гостиницы, уж там-то я точно встречусь и с Пашей, и со Светой, но я решил еще немного подождать. Телохранителя Пашу могло задержать все, что угодно, дорожные пробки, внезапный ремонт улиц, демонстрация протеста против чего-то несправедливого с точки зрения западно-немецкого обывателя, еще какой-нибудь транспортный катаклизм. Побродив по залу, я направился в комфортабельный немецкий туалет, но не для того, чтобы удовлетворить естественную потребность, а просто посмотреть на себя в зеркало и понять, готов ли як встрече с любимой женщиной.

Вслед за мной зашел еще кто-то, мучимый избытком жидкости в организме. Я вспомнил американского негра, бог знает сколько времени терпевшего в винном погребе маркиза Брокберри, и то, что видел фамилию Рингкуотер в подсунутой мне статье об освобождении заложников.

Вернусь в зал ожидания, решил я, обязательно прочитаю, надо же знать, как это было не на самом деле…

– Привет, Кастет! – раздался за спиной знакомый голос.

Я обернулся – посреди пустого гамбургского туалета стоял Джордж Вашингтон. Стоял и радостно улыбался, вернее, улыбались его рот и лицо, а глаза были злые, словно он собирался ни за что, ни про что дать мне по морде.

– Привет, Доллар! – ответил я и протянул руку для пожатия.

Удалось мне пожать руку Вашингтону, или нет, я не помню, потому что в лицо мне брызнула какая-то едкая, дурно пахнущая жидкость, и я потерял сознание.