— Только не кусай! — говорит Надя.

Банан сжимает губы и обиженно моргает.

— Или ты хотел по-русски? — спрашивает она. — Под мышку?

Банан не может ответить, у него во рту термометр. Надя встает и идет к музыкальному центру.

— Давай, я какую-нибудь музыку поставлю, правда, у Берни одно старье…

Покопавшись в куче компашек, достает наконец одну и вставляет в проигрыватель.

— Еще пару минут потерпи!

Приятный мужской голос поет из колонок:

Day after day alone on the hill…

Банан не понимает ни слова, но почему-то знает, о чем идет речь. День за днем в одиночестве на холме, Человек с дурацкой ухмылкой сидит совершенно неподвижно, Но никто не хочет знать его, Они видят, что он просто дурак…

Надя достает термометр и смотрит на шкалу.

— Смешно, — говорит она, — тридцать пять, еще вчера вечером было под сорок…

— Это про дурака, — отвечает Банан, — он сидит на холме…

Она смотрит на него внимательно.

— Может, тебе еще полежать?

— Нет, — капризничает Банан, — я хочу послушать дальше.

— Слушай! — Надя пожимает плечами.

But the fool on the hill

Sees the sun going down,

And the eyes in his head,

See the world spinning around…

— Это про меня, — гордо говорит Банан и декламирует: Но дурак на холме Видит, как солнце катится вниз, И глаза в его голове Видят, как кружится мир…

— Тебе помыться надо, — произносит Надя, — ты грязный и отвратительно потный после такой температуры, а потом я тебя бульоном напою. Сам помыться сможешь?

Банан пожимает плечами.

Надя вздыхает, встает и протягивает ему руку.

— Так как тебя все же зовут?

Банан опять пытается вспомнить и не может.

— Пошли! — говорит Надежда, берет его за руку и ведет в душ.

Душевая кабина совсем маленькая, она снимает с Банана трусы и бережно вталкивает под струю воды.

Потом достает с полочки губку и гель для душа и намыливает Банана, аккуратно, как вещь, поворачивая из стороны в сторону.

Из комнаты все еще доносился мужской голос, поющий о том, что Он вовсю разошелся, голова его в облаках, Человек с тысячью голосов, говорящий отчетливо и громко, Но никто не слушает его Или хотя бы звуки, которые он издает…

Банан фыркает и думает о том, что это могут быть за звуки.

— Осторожнее, — говорит Надя, моя ему спину, — мне еще не хватало, чтобы ты тут упал и сломал себе ногу, я и так не знаю, что с тобой делать!

Банан ничего не отвечает, он сам не знает, что ему со всем этим делать. Он пытается хоть что-нибудь вспомнить, но так и не может. Сейчас он дурак на холме, человек с тысячью голосов, которого никто не слушает, который видит, как солнце катится вниз, но сам все сидит и сидит на вершине холма, какой-то холм он видел совсем недавно, с этого холма все и началось, если попытаться вспомнить, что это за холм, что он там делал, то он сможет вспомнить холм и кто он такой, а если он вспомнит, кто он такой, то поймет, где он и что с ним сейчас, а самое главное — как он здесь оказался…

— Давай здесь помою! — Надя намыливает у него между ног.

Делает она это бережно и даже нежно, Банану приятно, он жмурится.

Дураки любят, когда их моют.

Что он делал там, на вершине холма?

И кто там с ним был?

Этот кто-то некогда его тоже мыл, вот это он помнит.

Так же бережно и нежно.

Но это была другая женщина и совсем в другом месте.

Тогда он был совсем маленьким.

Он это помнит — как когда-то был маленьким.

На белой бумаге проступают некоторые слова.

Пока их очень мало, лист же должен быть исписан весь, сверху донизу, с одного края и по другой, слова впритык, строчки наползают друг на друга, временами сливаются — так много должно быть слов.

— Теперь я тебя обмою! — говорит Надя, откладывает губку и берется за душевой шланг.

Банан послушно подставляет то один бок, то другой, наклоняется, она моет ему голову, еще раз окатывает всего, потом выключает воду.

— Я тебя вытру, — говорит, беря большое полотенце.

Та с холма его тоже вытирала, но давно, очень давно.

Тогда он еще не был дураком.

But the fool on the hill

Sees the sun going down,

And the eyes in his head,

See the world spinning around…

Он уже слышал эти слова, он даже знает, что ему хотят сказать.

Но все еще ничего не может вспомнить.

Дурак на холме, совсем маленький дурачок.

А рядом кто-то постарше.

Женщина…

Девушка…

Девочка…

Скорее всего, последнее.

Девочка рядом на холме, он видел все это совсем недавно.

— Пойдем, — говорит Надя, — тебе снова надо лечь! Банан послушно идет за ней, держась рукой за стену. Трусы он оставил в душе, так она велела — оставь, говорит, я их постираю.

Может, это все же она была с ним на холме? Нет, не может — она явно моложе, а он был моложе той, другой…

Хотя в мире может быть все. Голос, певший про дурака на холме, поет уже иную песню.

Они вновь проходят сквозь бамбуковые жердочки. Смешной стук, тук-тук-тук, будто кто-то стучит в окно.

Тропический дятел.

Окно все еще закрыто жалюзи.

— Ложись, — говорит Надя, — я свежий бульон сварила, сейчас принесу.

Банан ложится и вновь смотрит на вентилятор.

Тот все так же негромко гудит, лениво вращая под потолком лопастями.

Лопасти отбрасывают тень, интересно смотреть, какой странный получается узор.

Надя приносит бульон.

— Сейчас выпьешь и опять поспишь, а потом будем решать, что нам делать…

— Не знаю! — говорит Банан и пьет бульон.

— Ты — русский? — спрашивает Надя.

Банан пожимает плечами.

— Ты говоришь по-русски, но у тебя не русский паспорт, и ты не помнишь, как тебя зовут… Может, мне тебя сдать в посольство, в Бангкоке?

— Это где? — спрашивает Банан.

— Это здесь, в Таиланде, — раздраженно отвечает Надежда, — где ты и находишься!

— А как я сюда попал? — спрашивает Банан.