Марсела обращалась к проблеме еды, насмехаясь над ее скудостью в монастыре и скаредностью монахини, ответственной за ее распределение. «Хоть все ее запасы могут сгнить, ее это ничуть не беспокоит», – саркастически замечала она[351]. В одноактной пьесе «Гибель желания» ее герой – Аппетит, комичный малый, через чей образ Марсела выразила заботы монахинь: приготовление, сервировка и процесс поглощения еды, значение сладостей, которыми отмечали некоторые постные дни, стремление поесть досыта, боровшееся с еще более сильным желанием голодать. В дружеском споре Духа с Желанием Дух с пафосом произносит:

Мой аппетит меня съедает;

Все думают, что я доволен,

Когда за всех я голодаю.

…

Скорей открой кладовку,

Нам надо подкрепиться.

Когда Дух спрашивает: «А если позже ты поужинать не сможешь?», Желание ему бросает:

Тогда перехвачу я что-то в полночь.

…

Мне вдруг очень захотелось

Съесть две ватрушки.

Когда ты делать соберешься фрикадельки?

«Сейчас же замолчи, должно быть, ты сошло с ума», – пытается его утихомирить Дух. Желание ему возражает:

Ты хочешь, чтоб я ничего не ел,

Когда от голода почти сознание теряю?

…

Отрежь-ка лучше мне кусочек ветчины,

Ведь ее тебе прислала

Моя мамаша – Жадность.

Они еще какое-то время по-дружески подначивали друг друга, потом пришло Смирение плоти и выступило против Желания, пытаясь спасти Дух.

Если я не встану на путь добродетели,

Я вечно буду обречено гореть в огне,

жалуется Дух, на что Смирение отвечает устами Марселы суровым протестом, выраженным с добродушной усмешкой:

Лишь ты решишь, что должен умереть,

Или умрешь несметно много раз;

А подтвержденьем смерти станет то,

Что в чувствах у тебя не будет больше страсти.

…

Противься <Желанию> изо всех сил

С самого начала, и оно пройдет.

Суровый совет Смирения приводит Желание в ярость, и оно напыщенно разглагольствует о том, как коварно проникнет в монастырь, прокладывая себе путь

…в спокойствии,

В святых молитвах,

В божественных службах,

В хоре и в трапезной,

В часовне и спальне,

Куда сам дьявол не может проникнуть;

Там я найду малюсенькую трещинку,

Через которую смогу пробраться внутрь –

Или ты хочешь, чтобы я скончался

От голода, проклятая старая ведьма?

…

На мою мельницу все больше зерна

Подкидывают мирянки и монахини –

Но с последними куда как веселее;

…

«Я вполне преуспело в монастыре», – продолжило Желание. Как же, должно быть, прыскали со смеху монахини, когда слышали его перечисление своих ежедневных соблазнов:

Заниматься мелочами,

Рот набить без разрешенья,

Бросить взгляд, куда не надо,

Глупенький задать вопрос

В праздном любопытстве,

Что-то брякнуть, не подумав,

Или сделать без мозгов[352].

А чего еще можно было ждать от Желания, мать которого – Жадность, блудила с его отцом – Грехом?

Многословный монолог Желания звучит запальчиво и даже для современного слушателя забавно. Соблюдавшие пост всегда голодные монахини, должно быть, с молитвой на устах прикладывали руки к голодным животам при упоминании о нежной курочке, спелых оливках из Андалузии с заранее вынутыми косточками, инжире, миндале и винограде, холодном как лед медовом вине и других деликатесах, очень редко или вообще недоступных в их монастыре, где царили суровые порядки. Но именно в тот момент, когда перечисленные яства должны были вызвать у них обильное слюноотделение и они начинали облизывать губы приоткрытых ртов, Желание было убито, и репутация трех неразлучных сестер – Смирения, Простоты и Молитвы, была восстановлена.

«Хвала одиночеству» Марселы была напевной поэмой, посвященной Христу, ее супругу. Она наполнила ее сексуальными образами, свойственными праведницам, но превзошла их, позаимствовав из любовной прозы и любовных писем отца наиболее эротические образы. Мы видим здесь откровенную сублимацию эротических чувств и страстных желаний Христовой невесты, которые она смогла с наслаждением воспеть в «Одиночестве»:

В тебе, сказала я Любимому,

Как нежно я Его люблю,

Как велика моя признательность,

Как мало я Ему служу.

В тебе к Нему я устремлялась

С добром и нежностью глубокой,

Чтоб Он меня мог полюбить –

Ведь обо мне Он знает все.

…

В тебе искала я союз,

Зажженный пламенем любви,

Но я не знаю, хочет ли того же Он:

Он знает сам, так пусть Он скажет.

…

В тебе Ему я отдала всю полноту

Прав на мою любовь,

И потому в моей судьбе нет больше ничего

Ни для кого[353].

Кроме того, в «Одиночестве» Марсела с радостью смирилась со своей бездетностью и отсутствием общественных связей, хотя это слишком сильно сказано, поскольку она никогда не утрачивала контакт со своими сестрами и отцом. Она также печалилась, временами чувствуя, как и другие монахини, замешательство, тревогу, подавленность, ее угнетали нерешенные проблемы; как и остальных монахинь, собственные желания приводили ее в смятение. В созданном ею автопортрете Марсела предстает перед читателем находящейся в постоянных раздумьях, духовно зрелой, хорошо организованной и полной сострадания женщиной, причем этот автопортрет обильно сдобрен искрами блистательного остроумия.

Ощущение собственной ущербности, насквозь пронизывающее «Жизнеописание» праведной Каталины де Сан-Хосе, монахини настолько совершенной, что «она казалась скорее мертвой, чем живой», – сделала ей Марсела недвусмысленный комплимент. Перед тем как прийти в монастырь, Каталина была элегантной, испорченной мадридской девушкой, привыкшей коротать время на гулянках, «которая была воспитана не в каком-нибудь темном углу, а скорее среди людей, обладавших хорошим вкусом, умевших красиво говорить». Характер у нее был «довольно раздражительный, горячий и в чем-то даже грубый», причем настолько, что слугам порой было трудно ее переносить. Однако на протяжении двенадцати лет пребывания в монастыре она хранила полное молчание, не говоря ни единого слова, кроме как своему исповеднику. Каталина ни разу не сделала ни одной ошибки, никогда не забывала даже о самом незначительном обряде и, хоть винила себя в тяжких грехах, конечно же никогда не грешила.