— Мне кажется, мы зря пришли сюда, — сказал свое слово один из представителей Закавказья. — Здесь было много пыли и много болтовни. Но здесь не было дела. Мне кажется, Мозга стал не тот. И уж коли он собрал здесь кворум, я предлагаю поставить на разбор его кандидатуру. На его территории есть достойные люди. Есть более достойные, чем он, люди.

— Я согласен…

— Я тоже…

Молчали только авторитеты центральных областей. Они воздерживались.

— Что скажешь? — обратился хабаровский авторитет к Мозге.

— Я сказал то, что сказал! Я сказал, что у меня есть атомная бомба.

— Ты рискуешь уже не авторитетом. Ты рискуешь уже жизнью! — предупредил хабаровчанин. — Одумайся и остановись.

— У меня есть атомная бомба!

— Это невозможно!

— Это возможно!

— Ты можешь это доказать?

— Я могу это доказать.

— Когда?

— Очень скоро.

Авторитеты переглянулись.

— Но если ты блефуешь…

— То я отвечу за это жизнью!

— Хорошо. Это хорошая цена. Ты сам выбрал эту цену. Если ты блефуешь — ты умрешь. Здесь и сейчас. Сколько времени тебе надо для представления доказательств?

— Пять минут! — сказал Мозга.

Он встал из-за стола. И раскрыл ладонь. В которой был небольшой, вроде телевизионного, пульт. И нажал на кнопку. После чего не загорелся экран телевизора и не завертелся в музцентре попсовый диск. После чего шевельнулся стол. И его столешница, мягко и бесшумно оторвавшись от ножек, поднялась вверх. Вместе с папками, пепельницами, визитками.

Под столом, на специальной площадке, матово поблескивая черными металлическими боками, лежал цилиндрический предмет. С хвостовым стабилизатором.

Лежала бомба!

— Вот оно, доказательство, — просто сказал Мозга. — Вот атомная бомба. Мощностью, в пятнадцать раз превышающей мощность сброшенной над Хиросимой. Если она взорвется, то сгорим и испаримся все мы и еще сто пятьдесят тысяч человек, проживающих в ближайших и удаленных окрестностях. И еще сто тысяч умрут в течение десяти лет от радиоактивного облучения. Вот мое доказательство!

Авторитеты побелели. И почему-то поджали под кресла ноги.

— Мое доказательство принимается? — спросил Мозга. И в упор посмотрел на хабаровчанина. И на всех остальных. Так, что они опустили глаза.

— Все верят, что это бомба? Или для большей убедительности необходимо ее подорвать? Авторитеты как один замотали головами.

— Есть кто-нибудь, еще сомневающийся в моих умственных способностях?

— Нет! Ты в абсолютно здравом уме. Я был не прав… — враз севшим голосом сказал хабаровчанин.

— Я тоже был не прав. Погорячился, — кивнул закавказец.

— И я…

Впервые в истории преступного мира один авторитет получал извинения от всех прочих авторитетов сходки. Впервые один оказался более правым, чем все. Оказался сильнее.

— Эта бомба позволит мне удержать в казармах армию. И удержать милицию. И Безопасность. Эта бомба позволит мне добиться того, что я хочу. Того, что все мы хотим! И что теперь мы имеем возможность сделать…

Чем дальше полковник Трофимов вел расследование, тем в большие дебри забирался. Как в тот лес. Где с каждым метром пути все больше дров и буераков.

Вернее сказать, с самим делом все было ясно. Ни о каком самостреле и речи не было. Было предумышленное убийство. Причем хорошо продуманное убийство. Что автоматически вытекало из того, что на месте, откуда предположительно стрелял преступник и которое путем нехитрых геометрических построений вычислил полковник, не осталось даже гильз. Их предусмотрительно собрали. И унесли.

Их, потому что выстрелов было несколько. Как минимум два. Одна пуля попала в рядового Синицына. Еще одна в деревянную обшивку будки часового, расположенную позади него. По этим двум входящим в одну стену будки и выходящим из другой стены отверстиям полковник и установил местоположение стрелка.

То есть в ведении самого следствия проблем не возникало. Проблемы возникали вокруг следствия. И очень серьезные проблемы, которые ставили выводы того следствия под сомнение.

Допрошенные полковником свидетели вдруг и без всяких явных на то причин отказывались от своих показаний. Несмотря даже на угрозу дисбата. Видно, дисциплинарный батальон страшил их меньше, чем наказание, которое должно было последовать за чрезмерно высунутый за зубы язык.

— Нет, — ожесточенно мотали головами они. — Я все перепутал. Я наговорил на своих честно исполняющих свой почетный долг товарищей, на своих кристально честных офицеров и на свою краснознаменную ордена Октябрьской Революции часть. Потому что вы стращали меня дисбатом. И я сильно испугался. И с испугу наговорил невесть что. О чем искренне сожалею…

Все говорили одно и то же. И одинаково. Буквально слово в слово. Что перепутали, что испугались и что наговорили бог знает что.

Но изменяли свои показания не только свидетели. Изменяли следствию вещдоки. Они попросту исчезали.

Совершенно непонятно зачем, но именно теперь командование надумало провести в части косметический ремонт. И начали его не с чего иного, как с замены будок для часовых. На другие, точно такие же будки. Заместителя командира по режиму об этом в известность не поставили. И когда он спохватился, было уже поздно. Будка с двумя пулевыми отверстиями сгорела в печи котельной.

— Я же предупреждал, что данная будка является важным вещественным доказательством по делу. Что ее нельзя трогать. Я даже заклеил и опечатал поврежденные доски! — возмущался Трофимов.

— Ну, так вышло, — разводил руками начштаба. — Дежурный по части полный дурак попался. Наклеенные бумажки с печатями — да, увидел. Но подумал, что это баловство рядового состава. И распорядился произвести замену. Ну, бывает. В нашем бардаке всякое бывает. И не такое бывает. И такое тоже бывает…

Еще одно неприятное происшествие имело место с телом потерпевшего. Ночью в продуктовый погреб проникло какое-то дикое животное. То ли песец, то ли стая белых медведей. И попортило висящие на крюках туши. Но больше всего — лежащее под ними тело. Они просто растерзали и растоптали его. И, кроме того, выгрызли область живота. Напрочь попортив сохраняемый для следствия патологоанатомический материал.

Рядовой Синицын стал совершенно бесполезным для следствия трупом. Просто ждущим закатки в цинк, пересылки и захоронения на далекой родине мертвецом.

— Случается, — жалели офицеры не находящего себе места следователя, — захаживают зверюги. Двери выламывают. В выгребной яме копаются. В погреба запираются. В солдатский нужник. У жены командира как-то сушащийся на веревке лифчик сожрали. Или с собой унесли, зоофетишисты. А раз и того больше, заначку спирта нашли, откопали и вылакали. Жрать хотят. Зверье — одно слово. И сейчас, видно, хотели. Что тут поделать…