Муж не отозвался, и Маргарет обежала глазами комнату, ища, чем бы еще в него кинуть. Под руку ей попались башмаки Мьюриса, она схватила их и, швырнув в направлении его спины, выбежала за дверь.

На часах было почти половина десятого – где-то без одной или двух минут. Окрепший ветер хлестнул Маргарет по лицу, когда она выскользнула из садовой калитки и свернула на тропинку, ведущую к почте. Несколько чаек кувыркались в небе, словно подхваченные ветром газеты, дым из трубы в доме О’Лири летел на восток почти параллельно земле, отчего небо над островом казалось совсем низким, словно боги, спустившись пониже и рассевшись на подушках облаков, с любопытством глядели на жену директора школы, которая со всех ног спешила к зданию почтовой конторы, чтобы помешать Судьбе свершиться. Что́ она предпримет, Маргарет и сама пока не знала. Все дело было в письме; ей нужно было перехватить его любой ценой, но так, чтобы Никлас ничего не узнал. Так бы поступила на ее месте любая мать, убеждала себя Маргарет. Это было и правильно, и необходимо, ибо только таким способом она могла надеяться остановить безнадежную, обреченную любовь, которая все равно не принесла бы ничего, кроме бед и несчастий.

Ветер, пропитанный запахами соленой морской воды и жарящейся яичницы из паба, донес Маргарет до самой почты. Когда она вошла, над дверью звякнул колокольчик, но в конторе никого не оказалось. Только какое-то время спустя откуда-то из глубины дома донесся властный, низкий голос Эйн Харли, которая крикнула:

– Кто там? Подождите минутку, я сейчас подойду!..

Эту «минутку» боги не предусмотрели, и Маргарет воспользовалась ею, чтобы заглянуть за невысокий барьер-перегородку. Там, на маленьком столе, испещренном бесчисленными царапинами и полукруглыми вмятинами от почтового штемпеля, она увидела первое за сегодняшнее утро письмо, адресованное Исабель Люинг из Голуэя.

– Что-то раненько вы все сегодня поднялись… И что это вам не спится? – Эйн Харли появилась из двери за перегородкой; в уголках ее губ виднелись крошки от тостов. Продолжая неторопливо жевать, она остановилась возле своего рабочего места, явно не собираясь приступать к делам, пока не будет должным образом закончен завтрак. Эйн было шестьдесят два года. За свою жизнь она схоронила двух мужей и с тех пор нередко вспоминала об этом факте как о чем-то таком, что должно было стать залогом ее собственного несокрушимого здоровья и долголетия. Спешка – вот что их обоих сгубило, не раз говорила Эйн. Сама она была исполнена решимости не допустить ничего подобного и поэтому во всех обстоятельствах старалась действовать медленно и не спеша. Семь раз отмерь, один отрежь – этим девизом она руководствовалась во всех обстоятельствах, тщательно смакуя каждую прожитую минуту.

– А-а, это ты, Маргарет… – Эйн Харли посмотрела на жену директора школы. – Что у вас новенького? Кстати, твой гость уже здесь побывал.

– Я знаю. Собственно, из-за этого я и пришла. Видишь ли…

– Я только вышла в кухню, а он тут как тут – барабанит в дверь как помешанный!

– Никлас принес письмо…

– …Торопился прямо как на пожар.

– Он просто хотел отправить письмо…

– Я ему и говорю – нечего тут стучать. У нас здесь не принято торопиться.

– Это верно.

Маргарет сделала небольшую паузу, прислушиваясь к вздохам волн за стеной.

– В конце концов я, конечно, взяла у него это письмо, но сказала…

– Я поэтому и пришла, Эйни. Понимаешь, письмо адресовано Исабель. Никлас обещал, что не будет запечатывать конверт, чтобы я тоже могла черкнуть ей несколько строк, но забыл. Дай-ка мне это письмо, я возьму его домой, вложу туда свою записку, а потом снова принесу, чтобы ты могла отправить его после обеда.

– Забыла что-то важное?

– Да.

Последовала еще одна пауза – продолжительная и в то же время почти неуловимая, словно чья-то рука повернула педали стоящего вверх колесами велосипеда Времени и минуты крутились на холостом ходу. Наконец Эйн Харли повернулась и посмотрела на стол, где лежало письмо.

– Это все из-за того, что он слишком спешил, – промолвила она. – Мой Том всегда говорил, что это две разных страны: Дублин и все остальное. Многие думают, что Дублин – тоже Ирландия, но это одна только видимость.

Она шлепнула конвертом по ладони, кивнула и наконец отдала письмо Маргарет, не заметив, как в одно мгновение небо стало выше и как едва заметно переменил направление ветер, когда боги снова взлетели куда-то ввысь, а Маргарет Гор вышла из почтовой конторы, сжимая в руках первое любовное письмо Никласа Кулана.

3

«Дорогая Исабель!

Я пишу это письмо, не зная, прочитаешь ли ты его. Я ночую в твоей комнате и не могу уснуть. И делать тоже ничего не могу – у меня все валится из рук. Еще никогда и никому я не писал таких писем. Даже не знаю, можно ли назвать это письмом, просто сейчас уже очень поздно, и я никак не могу перестать думать о тебе.

На остров мы вернулись во второй половине дня. Твоя мама сразу усадила нас пить чай, но я не мог ни о чем разговаривать. Все, что происходит со мной, кажется мне каким-то нереальным, ненастоящим; я даже спрашиваю себя, а было ли это на самом деле?..

Приходилось ли тебе переживать что-то настолько глубоко и сильно, что в считаные секунды это что-то становилось частью твоего существа – запахом, который ты чувствуешь, вкусом на твоем языке, воздухом, которым ты дышишь, так что потом тебе уже кажется, будто на свете не существует, не может существовать ничего, кроме этих драгоценных мгновений, этих сладостных воспоминаний? Это произошло со мной, и ты сейчас здесь – в твоей прежней комнате. Сто́ит мне закрыть глаза и немного посидеть спокойно, как я начинаю чувствовать твое присутствие. Настоящее и прошлое сходятся воедино. Ты и здесь – и не здесь. Словно наяву я вижу, как ты стоишь в длинном сером кардигане на пороге лавки, куда мы с Шоном столь неожиданно ввалились, – вижу исходящий от тебя свет, вижу, как твои глаза мгновенно наполняются слезами, как будто тебе в сердце вонзилась острая стрела.

Просто невероятно, что я пишу тебе подобные вещи, и все же я не в силах забыть то первое прикосновение, которое для тебя, наверное, ничего не значило: Шон как раз рассказывал, что́ с ним случилось, и ты положила мне руку на плечо, чтобы не упасть, а потом повернулась и посмотрела на меня.

Для меня это мгновение изменило все.

Наверное, смешно и глупо писать тебе подобные вещи; я, во всяком случае, чувствую себя как слон, который замер, остолбенев, перед изящной розой. Прости. Единственное, что меня до некоторой степени извиняет, – это отсутствие полной уверенности в том, что утром я отправлю тебе это письмо.

Я помню…

В тот первый день, когда ты закрыла лавку и мы трое пошли гулять по улицам, ты смеялась и все время оборачивалась на меня. Несколько раз мы даже налетели друг на друга – ты ходишь, слегка покачиваясь, ходишь так, словно вся дорога принадлежит тебе; именно тогда, я думаю, я и запомнил твой аромат. Тогда ли?.. Этого я не знаю. Я вообще не знаю ничего о том, почему вещи таковы, какие они есть, и как они такими стали. Все, что происходит, кажется мне случайным, неочевидным, и в то же самое время – хорошо и тщательно продуманным и спланированным.