Я не успел решить для себя этот, в общем-то, пустяковый вопрос: Грайт вдруг точно так же привстал на стременах, принялся напряженно всматриваться в даль, и мне крайне не понравилось выражение его лица, в мгновение ока ставшего напряженно-сосредоточенно-хищным. Я и тут не успел ничего спросить, он рявкнул:

– За мной, во весь опор!

И резко свернул на поросшую невысокой травой равнину. Алатиэль поскакала следом и, когда Грайт остановил коня, пронеслась мимо, а за ней мчались вьючные лошади так, что тонкая веревка, соединявшая седло девушки с уздой переднего коня, натянулась как струна. Я помчался следом не задумываясь. Грайт, когда я его миновал, припустил замыкающим, покрикивая:

– Быстрее!

Я поневоле пришпорил коня, Алатиэль нахлестывала плеткой своего, и мы во весь опор неслись вверх по широкому отлогому склону. Некогда было оглядываться на Большой Тракт и высматривать, что за опасность там внезапно объявилась, – в том, что это именно опасность, я уже не сомневался.

Наконец сзади послышался крик Грайта:

– Можно остановиться!

Я не без труда остановил сорвавшегося в галоп коня, стоя на склоне, повернулся к дороге. Мы отъехали более чем на километр, и дорога была как на ладони.

– Смотри внимательно, запоминай… – сквозь зубы процедил Грайт. – Алатиэль, ты первый раз это видишь, тебя тоже касается…

Я и без команды смотрел во все глаза.

Такого на Большом Тракте я еще не видел. Оказалось, мы далеко опередили остальных: с дороги на обочину еще сворачивали оказавшиеся не такими проворными всадники, телеги… Это было форменное паническое бегство, дорога опустела.

– Посмотри. – Грайт протягивал мне уже разложенную подзорную трубу. – Тебе будет познавательно…

Я так поспешно вскинул ее к лицу, что легонько ушиб надбровье, припал к окуляру. Да, это было паническое бегство: всадники неслись очертя голову, опрометью мчались повозки, богатая карета, успевшая совсем недалеко отъехать от Тракта, подпрыгнула на ухабе, завалилась набок, и тут же то же самое произошло с двумя повозками с квадратным матерчатым верхом – причем скатившиеся с козел люди, не оглядываясь на бившихся коней и опрокинутые фургоны, припустили прочь от дороги. Одного из них с разлету сшиб всадник, упавший пополз, упираясь локтями. Еще у одного всадника споткнулась лошадь, он перелетел через ее голову и забился в траве в отчаянных корчах, пытаясь ползти. Еще одна повозка опрокинулась, еще один всадник кубарем покатился по земле… Было слишком далеко, звуки почти не долетали, но я прекрасно видел раздернутые в крике рты, искаженные ужасом лица…

Потом увидел и причину паники. Со скоростью идущего скорым шагом человека с той стороны надвигалось уже знакомое сиреневое мерцание. Геометрически правильный сиреневый круг – та же Светоносная Изгородь, только движущаяся, диаметром не менее трехсот метров, выступавшая далеко за пределы дороги. Те, кого она захватывала в свои пределы, люди, лошади и верблюды, моментально замирали в нелепых позах и оставались лежать – несомненно, уже мертвыми…

Потом я рассмотрел еще кое-что. В центре круга бесшумно летела на высоте примерно двух человеческих ростов овальная штуковина вроде небольшого остроносого дирижабля, как и замок ватака сплошь состоявшая из зеркал, в которых большим ослепительным клубком пламени отражалось стоявшее уже низко солнце…

Те, кто благополучно оказался за пределами страшного круга, не останавливались, и всадники, и повозки так и неслись прочь от дороги, временами повозки опрокидывались, а всадники вылетали из седел, но это не умеряло общей паники…

Зеркальный летательный аппарат и сиреневый круг (представлявший собой ту же затейливую изгородь, что я видел на земле) поравнялись с местом, напротив которого мы стояли, проплыли дальше с той же невеликой скоростью, и вслед им двигался немаленький конный отряд, во всю ширину дороги. Сверкали золотые халаты и золотые шлемы, в точности такие, как на Золотом Стражнике с постоялого двора. Копий у них не было, только мечи с позолоченными эфесами, в ножнах, на всю длину украшенных золотыми фигурными бляхами.

Следом ехало несколько больших повозок, самых обычных телег с высокими дощатыми бортами, запряженных самыми обычными конями, с возницами в самой обычной одежде. Время от времени повозки останавливались, Золотые Стражники группами по два-три человека гнали коней к трупам, спешивались и волокли их к телегам, где уже лежали навалом мертвецы, сваливали кучей как дрова. Уносили только покойников-людей, не обращая никакого внимания ни на лошадей и верблюдов, ни на грузы (часть веревок лопнула, ящики разлетелись, бочки раскатились). Повозки проезжали немного, останавливались, и все повторялось. Походило на то, что я наблюдаю непонятную, но давно налаженную работу, словно деловую суету трудолюбивых муравьев…

Грайт с несвойственной ему неуклюжестью прямо-таки сполз с седла и опустился в траву, уронив руки меж колен, с отрешенным лицом угнетенного тягостным зрелищем человека. Алатиэль тоже спешилась, стояла возле своего коня, положив руку на седло, и лицо у нее было вовсе уж потерянное, осунувшееся, печальное…

Грайт процедил сквозь зубы:

– Третий раз вижу и не могу привыкнуть… Смотри, Алатиэль, в первый раз очень познавательно…

– Убила бы тварей своими руками… – откликнулась она с полыхнувшей в глазах лютой ненавистью.

Наши кони безмятежно щипали траву. Беглецы наконец-то остановились, но никто не торопился вернуться на дорогу, хотя она давно опустела, сиреневое мерцание исчезло далеко слева, скрылись с глаз и сверкавшие позолотой всадники, и повозки, заваленные мертвецами. Я все еще ничегошеньки не понимал в только что разыгравшейся жутковатой сцене.

Слез с коня, подошел к Грайту и осторожно спросил:

– Что это все значит? Почему они забирали только людей? И зачем?

Грайт взмыл на ноги так стремительно, что я невольно отшатнулся, – показалось, он вот-вот на меня набросится. Нет. Он просто придвинулся вплотную, сграбастал меня за кафтан на груди так, что едва не отлетели пуговицы, и, уставясь бешеным взглядом, прорычал:

– Чтобы жрать! Понятно тебе? Хотел правды, всей правды? Вот тебе правда: ватаки жрут людей…

Обмяк вдруг, словно оправившись от вспышки ярости, вновь стал непроницаемым и холодным, выпустил мой кафтан, так что я смог перевести дух – тугой ворот сдавил горло, – отошел деревянной походкой и вновь сел наземь, не глядя на меня, похлопал ладонью по густой сочной траве. Расценив это как недвусмысленное приглашение – скорее уж приказ – сесть рядом, я опустился в траву, как обычно, не сразу уложив меч в ножнах так, чтобы не мешал.

Грайт заговорил, не глядя на меня, монотонным глухим голосом, напоминавшим механические звуки старой заезженной пластинки. Чем дальше, тем больше во мне крепли омерзение, злость, переходившая в слепую, нерассуждающую ярость…

Он рассказывал толково, грамотно, отсекая ненужные подробности, – умел работать