– Вы правы, правы во всем, Гаеву дорога только своя собственная шкура, – сочувственно кивнул Петр. На его лице обозначилось такое довольное выражение, словно он был рад услышать эти вопросы. – Все просто. После смерти Воронова дело приобрело уж очень серьезный оборот. Гаев хитрец, он-то решил втянуть вас в аферу, сперва навязав картины на реставрацию, затем исподволь посвятив в суть дела. Он был убежден, что, будучи уже вовлеченной в процесс, вы согласитесь сотрудничать с ним. Но он к тому же отъявленный трус. Когда Воронов умер, Гаев испугался, что при реставрации вы обнаружите истину и тогда не станете молчать.

– Я и не стала бы!

– А я им говорил! – Мужчина, ничуть не смутившись, улыбнулся. – Но ваше молчание и сотрудничество надеялись купить.

– Кто?!

– Гаев и Валерий. Да, да, и Валерий, он – глаза и уши Гаева, когда его самого тут нет. Он еще больший трус, чем дядюшка, и вечно прячется за его спиной, но хочет того же, чего все остальные, – денег. Поверьте, я – самое незаинтересованное лицо во всей этой компании! И не ради меня мать решилась продать оставшиеся жемчужины, где был запечатан «суфлер»! Я больше ни о чем ее не просил, с тех самых пор как она заболела! Я ее не торопил! Мать боялась Эрделя, тот пригрозил оглаской, если она продаст грибок. Я знаю, что все ждали его смерти, чтобы провернуть эту сделку. Мать – с ужасом, остальные – с нетерпением. И с кем-то она договорилась… Вот я и спрашиваю, кто вам звонил? Гаев?

– Маякина, – отрывисто бросила Александра.

– Вера… Все-таки раскошелилась! – Петр спрыгнул с подоконника и остановился перед женщиной. – Что ж, мы живем в мире подделок и фальшивок. Мать это понимает.

Петр сцепил руки в замок, хрустнули стиснутые пальцы.

Глядя Александре в глаза, цепко и неотступно, он внезапно севшим голосом проговорил:

– А я предлагаю задвинуть Веру, Гаева и всех прочих. «Суфлер» здесь, у нас. Мы его не отдадим, даже если мать уже взяла аванс. Это не наше дело. Сейчас вы возьмете коробку и уйдете. Потом встретимся и все обсудим. Видите, я вам абсолютно доверяю. Мы с вами можем сделать такое, что им всем не снилось! Такой шанс выпадает раз в жизни. Вам всякий поверит, у вас репутация, а я…

Он не договорил, вдруг запнувшись и тревожно повернув голову к двери. Александра машинально взглянула в ту же сторону. Теперь и она услышала, как в замке с наружной стороны поворачивается ключ.

Дверь открылась. Внезапно художнице померещилось, что она наяву попала в сон, который видела, ночуя в этой комнате. За спиной у стоявшего на пороге Валерия, на фоне стены коридора, показалась еще одна фигура. Готовый вырваться у женщины крик тут же сдавило в перехваченном судорогой горле.

В коридоре стоял Эрдель.

Исхудавший, измученный, без кровинки в лице, с запавшими глазами, он впрямь походил на тень. В его реальности женщина удостоверилась, только когда Эрдель, придерживая заботливо подставленный локоть своего спутника, переступил порог комнаты.

Петр, онемевший на мгновение, очнулся. Переводя взгляд с брата на гостя, он пробормотал:

– Что это? Очередная шуточка? Так он жив… Вы живы?!

– А тебя, вижу, это не радует.

Вопрос, заданный Эрделем, прозвучал как утверждение.

Мужчина внезапно покачнулся, ослабевшие ноги с трудом держали его. Александра, опомнившись от оцепенения, спохватилась и подскочила, успев поддержать Эрделя. Усадив его на край кушетки, она срывающимся голосом торопливо задавала вопросы:

– Вы живы? Ох, что я говорю! Сбежали из больницы? Как вас отпустили? Но почему мне сказали, что…

– Я велел жене позвонить Маякиной и сказать, что я умер, – глухо ответил мужчина. Видно было, что предпринятые усилия измотали его окончательно. – Нужно было, чтобы Вера зашевелилась.

– Остроумно! – Бледный, под стать «воскресшему из мертвых» гостю, Петр яростно ломал пальцы сцепленных рук. Резкий хруст костяшек звучал, как щелканье старых счет, подводящих неутешительный итог. – В высшей степени! Характеризует вас как порядочного человека! Эта новость отправила мать в больницу!

– Ей там помогут, – хладнокровно ответил Эрдель. – Все равно лучше, чем здесь, среди такой родни.

– Вам, я вижу, помогли? – Петр дрожал от ненависти, которую даже не пытался скрыть.

– Мне помогло, главным образом, мое слабое здоровье. – На губах Эрделя мелькнула тень улыбки. Лишь тень – но, увидев ее, Александра вдруг поверила, что выздоровление этого полуживого человека возможно. – Я слишком часто простужался. Я не такой здоровяк, каким был бедняга Степан. Смерть один раз взмахнула над ним косой, и он упал. А я как полегшая трава, поддеть меня оказалось труднее. Твоя мать тоже болела последнее время, поэтому и жива до сих пор, потому есть надежда.

– Что за бред?! – воскликнул Петр.

– Такую версию высказал врач, который сегодня под подписку отпустил меня погулять. Оказывается, у часто болеющих простудой, кроме общего ослабления организма, наблюдается еще и выработка иммунитета к некоторым вирусам и бактериям. А может… – Эрдель не сводил с противника пристального, горящего от лихорадки взгляда. – …ваш драгоценный «суфлер» стал нашептывать свои реплики слишком тихо… Он уже не молод, в конце концов. Как и я.

– Но Воронов умер!

– Он никогда ничем не болел. Так же, как и две молодые женщины, которые погибли много лет назад. Саша, я виноват перед вами!

Горячие пальцы слабо пожали руку Александры. Та покачала головой:

– Вы должны были мне все рассказать. Все! Еще тогда, когда начали вспоминать старую историю…

– Я не смог признаться в том, какую глупость совершил на старости лет, – покаянно произнес антиквар. – Поддался любопытству… А ведь мне, в мои-то годы, пора помнить, что такие эксперименты с картинами ради забавы не ставятся. Всегда преследуется выгода, а кто выступит против, тот должен уйти… И потом, я до последнего, пока Елене и мне не стало совсем худо, надеялся, что это просто банальный грипп. Ведь человек всегда надеется на лучшее! О том, что вас собираются втянуть в эту цепочку, я узнал по телефону от Елены в то утро, когда мне стало совсем плохо… Она до последнего скрывала это от меня. Позвонить вам я уже не мог… Нацарапал записку… Не помню даже, как писал ее. Я думал, что умру в тот же день. Нечем было дышать. Легкие были, будто мокрые губки – тяжелые, неподвижные… Я не мог набрать в грудь воздуха…

Эрдель вдруг умолк. Он остановил взгляд на двух картинах, лежащих на столе. Его бледные губы заметно дрожали.

– Ты знаешь, что нужно сделать, – ледяным тоном произнес он, не уточняя, к кому из присутствующих обращается.

Валерий направился к столу. Петр преградил ему дорогу:

– В чем дело?!

– Пусти, я забираю картины.

– С какой стати? – Лицо младшего брата окаменело. – Они не твои!