Его душа росла, его бессловесная молитва взывала к воскрешению тех, кто пал, пробитый пулей, оглушенный взрывом, рассеченный осколком. Он молил всесильную великаншу пустить его к деду, в то последнее сражение, когда штрафной батальон бросался в атаку, замыкая кольцо окружения, и дед, чей томик стихов Пастернака сохранился на книжной полке, чья крохотная фотография в лейтенантском мундире сберегалась в семейном альбоме, – дед бежал по снегу навстречу огненным вспышкам.

Бекетов сквозь золотое облако слез ступил в пространство храма, расписанное художниками-баталистами. Панорама Сталинградской битвы была громадной фреской, на которой сливались воедино бесчисленные эпизоды сражения. Блестела тусклая Волга. На баржах и баркасах перебрасывались в город войска. Пикировали самолеты с крестами. Взметались фонтаны воды и огня. Скрежетали немецкие танки, и матрос с гранатой в руке метнулся под гусеницы. Сшиблись в рукопашной, и солдат, пронзенный немецким штыком, успел вонзить в своего убийцу десантный нож. Руина дома, охваченная дымом и пламенем, огрызалась пулеметным огнем, и в проеме окна виднелся солдат с кровавым бинтом на лбу.

Вся огромная фреска грохотала, стенала, озарялась вспышками пробегавших по небу молний. Бекетов был в центре сражения. Над ним истребитель с красной звездой шел на таран, врезаясь в «юнкере», превращая врага в черный взрыв. Два танка, немецкий и русский, израсходовав боекомплект, столкнулись в страшном ударе, и на танковой башне белела надпись «За Сталина». Телефонист с оторванными руками лежал на земле, стискивая зубами концы телефонного провода.

Среди этого лязга и грохота, в скопище тел, в клубках рукопашной Бекетов искал деда. И вдруг увидел его. В полушубке, с винтовкой, утопая по колено в снегу, он бежал среди пулеметных трасс, и его лицо, озаренное предсмертным светом, было обращено к небесам, откуда изливалось на него сияние. Бекетов, исполненный любви и страдания, в слезном порыве, устремился к деду, прижимая к сердцу его пробитое тело.

Очнулся. Стоял на вершине кургана. Богиня воздела солнечный меч. Волга, река русского времени, текла из одной бесконечности в другую.

Директор оборонного завода дал Бекетову «лендровер» с водителем, и Бекетов отправился в степь, туда, где значился хутор Бабуркин, уже не существующий, сметенный боями, метелями, лихолетьями. Степь была голой, поземка перелетала шоссе, солнце блестело на наледях. Шоссе превратилось в проселок с ребристым тракторным следом, с заносами, в которых медленно продвигался «лендровер». Скоро и проселок скрылся под настом, под которым слабо виднелись обочины. Мощная машина ломала наст, вгрызалась в дорогу, вязла, таранила сугробы. Несколько раз Бекетов вылезал из теплого салона и, задыхаясь, хрипя, толкал машину, умоляя, чтобы она пробилась к Бабуркину. Там поджидал его дед.

Наконец они достигли извилистого русла запорошенной речки, вдоль которой темнели редкие заросли, продуваемые степным сквозняком. Это и было место, где когда-то располагался хутор, стертый с лица земли вихрями истории. Здесь заканчивалась Сталинградская битва. Здесь атаки штрафников замыкали кольцо. Здесь шли отчаянные ночные бои, в одном из которых пал его дед, тридцати трех лет от роду. И если бы он встал сейчас из снегов, был бы моложе Бекетова.

Бекетов, кутаясь в пальто, осматривал волнистые горизонты, голубые холмы, и думал, что эту волнистую синь видел дед. Где-то вдоль речки располагалась траншея, из которой он выскочил в ночную метель и бежал, задыхаясь, навстречу грохочущим вспышкам. Здесь, в степном безлюдье, витала его душа. Здесь, в степной земле, таились отпечатки его бегущих ног.

Бекетов стал разгребать снег, пробиваясь к земле. Руки его замерзли, покрылись порезами, красными кристалликами крови. Он дышал на руки, и ему казалось, из-под снега доносится к нему тихий голос. Он добрался до земли, ледяной, с замерзшими травяными стеблями. Ножом рыхлил землю, откалывал мерзлые ломти. Принес из машины деревянный ларец и наполнил стылой землей. Верил, что в этой земле, среди корешков, частичек ржавчины, кристаллов льда, присутствует дед. Его неисчезнувшее дыхание. Его молодое лицо.

Вернувшись в Москву, он сел за руль и отправился на тихое подмосковное кладбище, где покоилась его бабушка. Она окружала его в детстве своим обожанием, светом бесконечной любви. И всегда, до самой кончины, когда она вспоминала погибшего деда, у нее дрожали губы и наполнялись слезами блеклые голубые глаза. Он страдал от этих рассказов, и ему казалось, что бабушка все еще надеется на долгожданную встречу, на чудо свидания.

Он приближался к кладбищу, положив на сиденье ларец. И ему казалось, что бабушка слышит его приближение, все наполнилось ликующим трепетом, и небо, и земля, и морозное солнце, окруженное радугой, поют, торжествуют, готовят волшебную встречу.

Он прошел мимо заснеженных могил, гранитных памятников, бумажных венков к тихой могиле. На кресте лежал снег, на розовом камне было начертано родное имя. Бекетов разгреб снег и высыпал сталинградскую землю, чувствуя, как она страстно коснулась могильной земли, пламенно в нее погрузилась. И ему казалось, что кругом благоухает листва, шумит в листве теплый дождь, и молодой, обожающий муж обнял прекрасную молодую жену, и они уходят в чудесную даль, окруженные туманным дождем.

Елена и Бекетов сидели в утреннем кафе. Он рассказывал о своих поездках, о настроениях директоров-технократов, о протестном движении в городах-миллионниках. Кругом молодые люди лакомились сластями. Сновали официанты, поднося ароматные чашечки кофе. Длинноволосый юноша упоенно работал с ноутбуком. Худосочная дама в очках читала газету. Елена смотрела на утомленное лицо Бекетова, на темные линии, проступившие у рта, на платиновую седину, которой стало больше у висков. Видела, как он устал, весь в тягостных думах. Не хотела обременять его своими переживаниями. Ни страшной тайной, которую открыл ей Градобоев. Ни безумной выходкой танцовщиц, осквернивших святыню. Ни странной встречей с кремлевской колдуньей Кларой, которая пророчила ей беду.

Она протянула руку, коснулась пальцами бровей Бекетова, провела ладонью по волосам:

– Мы оба очень устали. Хорошо бы нам уехать хоть на несколько дней. Впереди будет столько ужасного.

– Как же нам уехать… Градобоев нуждается в нас.

– Он укатил на три дня в Петербург.

Бекетов рассеянно смотрел. Казалось, смысл ее слов медленно доходил до него сквозь заботы и гнетущие раздумья. Глаза его дрогнули, в них мелькнуло шальное веселье.

– Погоди минуту.

Он встал, отошел к стойке, где были разложены на тарелочках бесчисленные сладости и шипел, брызгал гущей кофейный автомат. Елена видела, как он говорит по телефону, улыбается. Догадывалась, что он шутит, острит. Вернулся к ней:

– Вставай, мы уезжаем.

– Прямо сейчас? Куда?

– Ты же хотела.

– Но надо домой зайти.

– Зачем? Машина у дверей.

– Но все-таки скажи, куда?