— Мама постирает… — Игоряша, заглядывая мне в глаза, отряхивал брюки.

— Сам постирай свои брюки!

— Нюся? — Игоряша встревоженно застыл.

— Что, Игорь, что?..

Нет, я же добрая, и я христианка. Я не буду бить лежачего.

— Пошли. Алё! Народ! По домам!

Я не успела и вскрикнуть, как Никитос на полном лету спрыгнул с качелей, упал, но тут же вскочил и, слегка прихрамывая, понесся ко мне. Врезался, поцеловал в щеку, попрыгал рядом, пихнул Игоряшу, подхватил и свой портфель, и Настькин и помчался к подъезду.

— Ну что ты так, сынок… — прошамкал Игоряша.

Гордая независимая Настька шествовала чуть впереди, оглядываясь на меня и демонстративно не глядя на Игоряшу. Сам Игоряша семенил рядом со мной.

— Давай я твой портфельчик понесу… Удобный портфельчик?

— Удобный, Игоряша, удобный…

— Что тебе еще купить? Хочешь, я тебе пальто весеннее куплю? Розовое? Тебе пойдет!

— Я сама себе куплю все пальто, Игоряша.

— Ты меня не простила?

— Игорь. — Я остановилась и, пользуясь тем, что дети ушли вперед, твердо ему сказала: — Такие вопросы в луже на детской площадке не решаются, понимаешь?

— Понимаю, — опустил голову Игоряша. — Мне мама так и сказала: «Не настаивай, она сразу не простит». Но я не могу, Анюся! Не могу без тебя жить! Не могу дышать! Есть не могу! Если знаю, что ты… что я… больше никогда…

— Что, не понравилось с Юлией Игоревной?

— Нюся… — Игоряша покраснел. — Ты что имеешь в виду?

— Всё.

— Я… — он всхлипнул. — Я просто… я устал… Ты меня не любишь… И никогда не любила… И дети… Никита издевается надо мной. Унижает. Ни во что не ставит. И Настя стала какая-то чужая…

— И?.. — Я оглянулась. Дети дошли до подъезда, встали, Никитос что-то бурно рассказывал Настьке, а она смеялась, но поглядывала при этом на нас с Игоряшей. — И вывод какой? Ты устал, тебе плохо без любви, здесь тебя не любят…

— Нет? Не любят? Ты сама это сказала! Это правда? Это правда! Да, да, да! Я это знал, и она мне так говорит… Но я не могу без тебя! Мне только ты нужна! Я тебя люблю!

— Господи, господи…

Ну что же мне делать?

— Игоряша! У тебя сколько ног?

— Две, — удивился он.

— А рук?

— Тоже две, а что?

— Глаза хорошо видят? Говори!

— Хорошо. Вот только вблизи чуть…

— «Чуть» не считается! Хорошо видят глаза. Зубами своими кусаешь?

— Кого?

— Игоряша, не тупи! Сколько у тебя вставных зубов в сорок семь лет?

— Нисколько…

— Сердце бьется ровно? Еда переваривается нормально? Спишь с вечера до утра? Денег хватает от зарплаты до зарплаты и еще остается? Дети живы-здоровы? Мама — слава богу? Так что тебе еще не хватает? Что ты устраиваешь истерику на ровном месте? Какое у тебя горе?

— Ты меня не люби-и-ишь… Ты не знаешь, что такое любо-овь…

Я вздохнула.

— Я знаю, что такое любовь. А ты просто горя не ведал. Слишком хорошо и удачно жил. Ну не люблю. И что? Ты же это знаешь. Хочешь любви — уходи, ты же нашел человека, который любит тебя со всеми твоими соплями.

— Нюся…

— Помолчи. Не можешь жить без меня — не уходи. Я же тебя не гнала. Ты сам в Мырмызянск поехал.

— Сам… — Игоряша понурился.

— Вот и выбирай. А меня не мучай. Не люблю и не полюблю никогда.

— Хорошо, я понял, — прошептал Игоряша. — Я понял. Прощай.

— Как это прощай? — удивилась я. — В субботу приходи к детям, пойдем в парк, погода шикарная.

— Я с тобой видеться не могу. Мне больно.

— Ничего, переживешь как-нибудь. И что нового ты узнал?

— Так, значит, ты все эти годы со мной… — Игоряша посмотрел на меня и отвел глаза. — Без любви…

Добивать? Игоряша, видя мою заминку, стал тихонько гладить меня по руке.

— Нюсечка моя… Моя Нюся… Моя родная…

— Хватит уже, а? Пошли обедать. Я устала, как сволочь, понимаешь?

— Пошли, пошли, — засуетился Игоряша, тут же забыв, что минуту назад прощался со мной навсегда. — Я могу макарончики сварить…

— У меня суп есть, с тефтелями, вчера всей семьей лепили тефтели.

— Без меня? Ты говоришь — «всей семьей», так спокойно говоришь, я, значит, не ваша семья! Без меня…

Я изо всей силы встряхнула Игоряшу, так, что у него от неожиданности клацнули зубы.

— Без тебя! Ты три недели пробовал себя в другом месте. Рот закрой! И спокойно, нормально себя веди при детях.

— Я понял. Ты не волнуйся, Нюсечка, я понял.

— Возьми Никитоса и прибейте вместе наличник у двери, отвалился вчера. Пока мы с Настькой обед готовим.

— Ага-ага, Анюська, мы сейчас, мы вот с Никитосом сейчас…

Никитос, услышав про наличник, взглянул на меня страшным взглядом, но ничего не сказал.

— Папа, твоя Юлия Игоревна — сука! — сказала Настя, отведя Игоряшину руку.

— Настя!.. — ахнула я. — Ты что, с ума сошла? Ты что говоришь? Ты знаешь, что означает это слово?

— Знаю, — кивнула Настька и, поднимаясь по лестнице, взяла Никитоса под руку, чтобы почувствовать себя уверенней. — Это грязная собака женского рода. Если собака он, то — кобель, если она — то сука.

— И вся очень грязная и вонючая! — подхватил Никитос.

— Держись, старичок, — похлопала я Игоряшу по плечу. — Легкого счастья никто не обещал.

Игоряша только крякнул, но отвечать не решился.

— Расскажешь мне потом, как там и что у вас не получилось, ага? — тихо сказала я ему, смеясь.

— Нюся… — Игоряша замотал головой. — Просто с тобой так всё… А она такая… И я что-то просто… что-то я…

— Подробности письмом, договорились? Придешь сегодня вечером, садись и пиши письмо. Напишешь, выговоришься, сразу станет легче. Не стесняйся, описывай всё — что да как.

— По электронке послать?

— По электронке, по электронке, — кивнула я. — Можешь также на бумаге изложить.

— Я уже маме все рассказал…

— Бедная Наталья Викторовна! — искренне сказала я. — Никитос, не надо съезжать по перилам, умоляю тебя, я штаны только вчера зашивала тебе. Там уже места живого на них нет.

— А он съедет по перилам хотя бы раз? — Никитос воинственно показал на Игоряшу.

— Не знаю. Спроси у него. Он же рядом стоит.

— Что, папандрелло, слабо?