— Сынок… — Игоряша покачал головой. — Ты плохо ко мне относишься…

— Игоряша! — Я отперла замок, впустила детей, закрыла за ними дверь, а сама осталась на площадке с Игоряшей и крепко взяла его за руку. — Вот послушай меня. Неужели ты не понимаешь, что такими причитаниями ты только делаешь хуже? Все хуже и хуже. Ты определись. Или ты не можешь без нас жить, или ты уходишь к Юлии Игоревне, и она тебя любит, а ты там вспоминаешь нас и плачешь. Или не вспоминаешь, рожаешь новых детей, хороших, и занимаешься сексом с молодой кривоногой женой. Стараешься, сцепив зубы и забыв меня.

— Нюся…

— Хорошо. С молодой картавой женой.

— Нюся! Ну какая же ты!..

— Так что решай.

— А можно подумать? — Игоряша перетаптывался с ноги на ногу. — Можно мне не сейчас решать?

— Ты замерз? Хочешь войти?

— Да…

— Заходи. Прибей наличник, пожалуйста. Ужасно не люблю совсем уж мужским трудом заниматься. Идиотизм, ты вьешься, вьешься вокруг меня со своими любовями, а я шурупы сама вворачиваю, гвозди забиваю.

— Да, я сейчас, я вот только… — Игоряша быстро скинул ботинки и побежал в ванную. Оттуда раздавался хохот Никитоса.

— Нет, тебе сюда нельзя! — Никитос вытолкнул Игоряшу, когда тот попробовал открыть к ним дверь и войти.

— Так, выходите оттуда, пустите отца!

— А! — Никитос быстро все сообразил, выглянул из ванной. — Да пусть описается!

— Никита! — Я решительно прошла к ванной и вытолкала шутника в коридор. За ним потянулась ухмыляющаяся Настька. — Мне стыдно за вас. Вы меня подводите, — сказала я.

Дети переглянулись, прыснули и убежали в свою комнату.

— Иди, — подтолкнула я Игоряшу. — За что боролся, на то и напоролся.

— Я всегда вас любил! — твердо заявил Игоряша, вбегая в ванную. — А вы меня — нет!

В моей жизни нет места для любви. Точнее, не так. В моей душе очень много любви. Любовь к Никитосу и Настьке занимает всю мою душу, всё время и всю мою жизнь. И поместиться в них кто-то еще просто не может. Я бы давно кого-то уже встретила, если бы душа не была наполнена любовью к детям. Это, конечно, разная любовь. Но… Несколько дней назад я шла из магазина и случайно увидела, как Роза бежит через дорогу. Она махнула рукой и заставила на полном ходу притормозить какой-то грузовик, пропустив ее, красивую, летящую, как огромная быстрая птица. Невероятно элегантная, в черном распахнутом пальто, изящных лодочках на удивительно стройных для ее комплекции ножках, с ярко-фиолетовым шарфом и такой же сумочкой. Бежит, бежит, легко, стремительно… А на той стороне дороги ее ждет Он. Я даже не могла предположить, что у Розы кто-то есть. Что кто-то смотрит на нее с нежностью. Что она может вот так, как девчонка, бежать навстречу кому-то. А она бежала. Запыхавшись, улыбаясь, сдерживая улыбку, и все равно — улыбаясь, улыбаясь… Молодая, радостная, влюбленная. А Он — вполне симпатичный, на чистом скромном «фордике», аккуратный, подтянутый, с великолепной шевелюрой — тоже улыбался и смотрел на нее, как на юную прекрасную девушку. Здорово. Я порадовалась за Розу. Потому что до вчерашнего дня могла бы спорить на что угодно, что Розу никто не любит уже много лет. Слишком уж она… императрица, что ли. Яркая, мощная, сильная. Разве таких любят? Разве что всякие Игоряши, вроде моего. Но Розу ждал совсем не Игоряша на вид, нормальный мужчина.

На следующий день я аккуратно спросила у Розы:

— Тебя кто-то ждал вчера, да? Я видела…

Нехорошо любопытничать. Но ведь можно сделать шаг навстречу друг другу, если хочется дружить. Мне хочется дружить с Розой? Я сама удивилась этой мысли. Да, хочется.

— Меня? — переспросила Роза. — Ждал? Нет, никто меня не ждал.

— Я шла из магазина…

— Нет, — твердо ответила Роза Нецербер и посмотрела на меня непроницаемым взглядом. — Меня, Аня, никто нигде не ждал.

— Ясно, — пожала я плечами.

— Прости, у меня много дел.

Мне хочется дружить. А ей, очевидно, нет. Или же ей кажется, что никто искренне дружить с ней не будет. Слишком многое от нее в школе зависит. Я постаралась поймать и удержать в себе на некоторое время эту обиду, ощутить это чувство — «я хочу дружить, а она меня отодвигает». Вот что-то вроде этого испытывает Игоряша. Только в десятки раз сильнее. Ему же и правда больно. Он что-то видит во мне такое, чего во мне нет. Или, наоборот, любит такую меня, как я есть. Скорее так. Вот мне нравится мощная, властная, уверенная в себе, хлесткая на язык, быстрая на решения Роза Нецербер, которая еще и умеет плакать, оказывается. И бежать с горящими глазами к Нему. Которая тоже хочет, чтобы к ней хорошо относились, только дружить со мной не хочет. А Игоряше нравлюсь я — остроумная, в обтягивающих брючках, похожая на себя молодую. Я мало изменилась. Просто как будто устала. На всех фотографиях я одинаковая, только год от года все более и более усталая улыбка. А так — все то же самое. Та же длина волос, тот же размер одежды, та же прическа, улыбка… Он привык это любить и любит. Любит, любит, безнадежно, мучаясь, не находя радости. Очень жалко его. Искренне. Особенно, когда его не видишь — ужасно жалко. А как увижу трясущуюся бороду, слабые ручки, глаза, с надеждой и укором смотрящие на меня, сразу вся жалость проходит.

— Ну что, Анюта, — осторожно позвонила мне Наталья Викторовна через день после Игоряшиного демарша с бородой в луже, — Игоряша говорит, у вас вроде все налаживается?

— Гм, — ответила я. — Всё… да… И дети здоровы…

— А то я так расстроилась. Думала, ты мне детей давать не будешь… А я без них просто никак, тоскую очень.

— Да что вы, Наталья Викторовна! — не очень искренне сказала я.

Какие интересные разговоры. Главное — кто о ком тоскует, всё уже распределили.

— Но Игоряша говорит, ты так его ревнуешь к этой молодой учительнице…

Я сдержала смех.

— Так говорит? Наверное, ему виднее.

— А ты… Ты не ревнуешь?

— Ревную, — успокоила я свекровь. — И Настя очень ревнует. И даже Никитос.

— А зачем же ты, Анютонька, объявила детям сразу? Это совсем не детское дело!

— Да… — Я растерялась. Игоряша, видимо, как-то не так все рассказывает маме. — Так вышло. Все хорошо, вы не переживайте. Настя очень любит Игоря, похожа на него, вы же знаете.

— Да, дети похожи на Игоряшу, — сдержанно сказала Наталья Викторовна.

А что я хотела? Чтобы мама была не за сына? А за невестку, которая не пускает его к себе жить?

— Я не держу Игоряшу. Возможно, ему стоит начать новую жизнь и родить еще детей. Просто для моих детей это не лучший выход.

— Дети тут ни при чем. Будут дружить, — не очень уверенно ответила мне Наталья Викторовна.

Она хорошая, и мне ее жалко. Она ведь очень любила Игоряшу и не думала, что он вырастет совсем слабым и не похожим на мужчину. И потом, может быть, просто у него такие гены. Был какой-нибудь слабый дедушка, а у дедушки — слабый прадедушка. Воробьевы же они, не Орловы, не Коршуновы и не Соколовы. Просто так фамилии не даются. Были все слабые трогательные воробушки. И Игоряша в детстве — я же сто раз видела фотографии — был маленьким голубоглазым воробушком, у которого рано умер папа и осталась мама, любившая Игоряшу, как солнце, как жизнь. Вот такого — трогательного, маленького, хорошего, чистого. И он привык к тому, что именно такие качества его востребованы — трогательность, чистота, неопытность, нежность. И с ними так и живет. Нашел себе коварную красотку и любит ее, верно и нежно. И в какой-то момент устал — от неразделенной любви. Захотел взаимности, страстей, захотел заботы, восхищения.