– Самовлюбленный индюк, – прошипела я.

Мэри расхохоталась.

– Он определенно любит поговорить о себе. А еще тут масса описаний гор! Он прямо-таки очарован их величием.

– Тебе стоит сжечь его дневники.

– Это решать тебе, а не мне. Еще я изучила его труды. Он психически ненормален и убийца, но его ум… – Она умолкла, и на ее лице проскользнуло что-то, напоминающее восхищение. Она помотала головой, словно отбрасывая это чувство. – Если тебе станет от этого легче, я понимаю, почему ты думала о нем так хорошо и не замечала его истинной природы. Его ум потрясает воображение.

Я вздохнула.

– Я любила его не за ум, а за то, как он ко мне относился. Он ценил меня – единственный во всем мире. И я думала, что это делает меня особенной – то, что он любит только меня. Я должна была понять, что его неспособность любить кого-то еще значила лишь, что с ним что-то не так.

– О, Элизабет, моя славная грустная девочка, – жизнерадостно сказала Мэри. – Я считаю тебя особенной. А ведь я много кого люблю. Ну… какое-то количество людей… – Она помолчала. – По крайней мере, двоих. Да, я определенно люблю двух человек. Если считать Адама человеком, а мы, конечно же, считаем.

Я рассмеялась и неуклюже обняла ее необъятные меха.

– Возвращайся скорее.

Она поцеловала меня в щеку и надела снегоступы. Я вздохнула и приготовилась ко встрече со стихией, когда она потянулась к двери. Ветер ворвался внутрь, заметая в хижину снег. Резко похолодало. Мэри, согнувшись почти вдвое, пробилась против ветра на улицу и побрела по сугробам. Я с трудом захлопнула за ней дверь, с облегчением задвинула засов и подкинула дров в печь.

В тот день, ожидая возвращения друзей у теплой печи в хижине, освещенной мягким прохладным светом, я решила: мы больше не позволим Виктору решать, как нам жить. Мы убегали. Мы ждали. Теперь мы останемся на одном месте и позволим ему нас найти – или навсегда для него исчезнем. Мне неважно было, где мы окажемся, – главное, чтобы со мной была моя маленькая семья.

***

Мэри отчаянно колотила в дверь. Стук вырвал меня из дремы; я кинулась к двери и сняла засов. Дверь распахнулась с еще большей, чем обычно, силой, сбив меня с ног.

– Закрывай скорее! – закричала я, рукой заслоняя глаза от снега и бьющего с улицы ослепительного солнца.

Дверь закрылась, и я, опустив руку, увидела, что надо мной стоит Виктор.

– Ну здравствуй, жена.

Я брыкнула ногами, метя в ему голень, и поползла к столу. Виктор увернулся, обошел меня и пнул по рукам; я упала вниз лицом. Под кроватью у нас были пистолеты и ружья, но я не могла до них добраться. Я перекатилась на спину, чтобы видеть его.

В руке он держал пистолет. Он хорошо подготовился. Его темные волосы были спрятаны под запорошенной снегом меховой шапкой. Сколько времени он ждал снаружи, чтобы застать меня одну?

Все это время мы думали, что расставляем на него ловушку. А теперь в ловушке оказалась я.

Одна.

– Снаружи у меня собачья упряжка. Когда эта женщина узнает, что тебя нет, мы будем в милях отсюда. И мне известно, что чудовище находится от нас в полном дне пути и не догонит нас даже с его невероятной скоростью. – Он наклонился и улыбнулся мне, напомнив своим холодным властным взглядом отца. – Ты правда думала, что это сработает?

Я попятилась. Он наблюдал за мной, готовый к прыжку. Я остановилась, ударившись спиной о ящик. Бежать было некуда. Добраться до пистолетов я не успею. А если я попытаюсь сопротивляться, он наверняка снова вколет мне что-то, и я потеряю последний шанс на борьбу.

– Ты будешь рада узнать, что я наконец готов, – сказал он. – Было трудно, но ты не поймешь и не оценишь тех испытаний, через которые мне пришлось пройти. Все это время меня поддерживала мысль о том, какой благодарной ты будешь после своей перемены. И она же помогла мне простить тебя за неверие в мои силы.

– Я никогда не буду твоей, – сказала я глухо и неубедительно.

Он присел рядом со мной так, что наши глаза оказались на одном уровне. Я больше не притворялась, что принадлежу ему, и он тоже. Он раскрыл свою истинную сущность. Я как будто смотрела на портрет – плоское изображение без души и жизни. Неужели я действительно не замечала этого или же, как он сказал, просто предпочитала закрывать глаза?

– У тебя никогда не было иного пути. Представь, насколько хуже пришлось мне. Сколько мне пришлось выстрадать. И сколько из этих страданий причинила мне ты! – Его лицо исказилось, а пальцы сильнее сжались вокруг пистолета. Он вздохнул. – Но не стоит об этом. Нам нет смысла ссориться. Это твоя судьба, Элизабет Франкенштейн. Я никому не позволю отнять тебя – ни человеку, ни смерти, ни самому Богу.

Он встал, протягивая мне руку.

– Если я пойду, ты оставишь в покое Мэри и Адама?

– Что еще за Адам?

– Это… – Я не могла назвать его чудовищем.

Виктор догадался.

– Ах, Адам. Громкое имя для того, кого даже не назвать человеком… Да. Они могут делать что пожелают. Они мне не нужны.

Он улыбнулся. Этой улыбке его научила я. И я знала, что он улыбнулся, чтобы я не увидела правды. Разумеется, он не оставит их в живых. Мэри попыталась отнять у него то, что принадлежит ему, а Адам напоминал ему о его неудачах. Он заберет меня, а потом уничтожит их. Или, в случае Мэри, использует ее тело для очередной невыразимой гнусности.

Что я могла сделать?

Я улыбнулась и посмотрела на него тем взглядом, которым в прежние времена успокаивала его, возвращая в нормальное состояние. Он облегченно вздохнул, и его глаза посветлели. Он все еще нуждался во мне. Он всегда будет во мне нуждаться. И какая-то часть меня до сих пор откликалась на это.

У меня не было оружия, чтобы его убить. Но, возможно, когда он увезет меня, я смогу что-нибудь придумать. Я улыбнулась еще нежнее, и он потянулся, чтобы меня поцеловать. Не выдержав, я отпрянула, уворачиваясь от его ненавистных губ.

От моего движения ящик сдвинулся назад. Я по инерции заскользила по льду и упала в прорубь.

Шок был мгновенным и атаковал все чувства. Паника бурлила во мне, пока я пыталась понять, где верх, а где низ, и отыскать дыру во льду. Я должна была выбраться!

Перед глазами возникла рука, которая наугад шарила в ледяной воде. Рука, которую протянули мне в детстве, которая вывела меня из жизни, полной страданий, в жизнь, оказавшейся другой разновидностью плена. Рука, которая по воле его гениального мозга, управлявшего ею, выполняла тонкие и рискованные операции, попиравшие фундаментальные законы жизни и смерти.

Рука, которая присвоит себе мое тело.

Виктор спасет меня. А я хочу жить! Отчаянно. Всегда хотела. На секунду я позволила себе обдумать такой вариант.

Но если я выживу, то все равно умру и никогда уже не верну себе контроль над собственным телом.