— Она сволочь, — отрезал Гарри. — Гнусная сволочь.

— Да, она ужасная, но… Гарри, ты должен сказать Дамблдору, что у тебя болел шрам.

Уже второй раз за два дня ему советовали пойти к Дамблдору, но его ответ Гермионе был таким же, как Рону.

— Не буду докучать ему такими вещами. Ты сама сейчас сказала, что это не очень важно. Летом меня часто беспокоил шрам, сегодня чуть сильней, только и всего…

— Гарри, я уверена, Дамблдору надо, чтобы ему докучали такими вещами…

— Да, — вырвалось у Гарри прежде, чем он мог бы остановить себя, — это одно во мне его интересует. Мой шрам.

— Зря ты так говоришь, это неправда!

— Напишу-ка я об этом Сириусу, посмотрим, что он ответит…

— Гарри, в письмах про такое нельзя! — встревоженно воскликнула Гермиона. — Неужели ты забыл? Грюм велел нам быть насчет этого очень аккуратными! Никто теперь не может гарантировать, что сов не перехватывают!

— Ладно, значит, не буду ему писать! — раздраженно пообещал Гарри и встал. — Пойду лягу спать. Поздравь Рона от моего имени, хорошо?

— Ну уж нет, — сказала Гермиона с облегчением. — Ты идешь спать, значит, и я тоже могу, и совесть моя будет перед ним чиста. Я совершенно вымотана, а завтра мне делать новые шапки. Слушай, может, и ты подключишься? Это очень увлекательно, у меня получается все лучше и лучше, я могу вывязывать узоры, помпончики и все, что угодно.

Гарри посмотрел на ее светящееся от радости лицо и постарался сделать вид, что предложение его в какой-то мере соблазняет.

— Э… нет, я, наверно, не смогу, — сказал он. — Завтра уж точно не получится. Столько уроков…

И он устало потащился к лестнице, ведущей к спальням мальчиков. Гермиона поглядела ему вслед с легким разочарованием.

На другое утро Гарри проснулся первым в спальне. Он немного полежал, глядя, как плавает пыль в солнечном луче, проникшем через щель в пологе, и радуясь тому, что сегодня суббота. Первая неделя занятий казалась бесконечно долгой, как один сплошной урок истории магии.

Судя по сонной тишине и свежести солнечного луча, солнце взошло совсем недавно. Он раздвинул полог кровати, встал и начал одеваться. Кроме птичьего щебета вдали да мерного, глубокого дыхания соседей-гриффиндорцев, ничего не было слышно. Он тихо открыл свою сумку, вытащил пергамент и перо и пошел в общую гостиную.

Направившись прямо к своему любимому мягкому креслу возле камина, давно погасшего, Гарри сел поудобнее, развернул пергамент и огляделся. Обычного мусора, накапливающегося здесь к концу дня — скомканных клочков пергамента, старых плюй-камней, конфетных оберток и пустых пузырьков из-под ингредиентов, — сегодня не было. Не было и шапок, связанных Гермионой для эльфов. Лениво подумав о том, сколько эльфов уже отпущено на свободу, хотели они ее или нет, Гарри откупорил чернила, обмакнул перо и, занеся его над гладким желтоватым пергаментом, глубоко задумался. Он сидел, глядя в пустой камин, и решительно не знал, что ему написать.

Теперь он понял, насколько трудно было Рону и Гермионе писать ему летом письма. Как рассказать Сириусу обо всем, что случилось за неделю, и задать вопросы, не дававшие покоя, но так, чтобы не поняли те, кто может перехватить письмо?

Он долго сидел, уставясь в камин, но наконец пришел к решению и, снова окунув перо, начал писать:

Дорогой Нюхалз!

Надеюсь, что ты здоров; первая неделя здесь была ужасной, и я рад, что она кончилась.

У нас новый преподаватель защиты от Темных искусств, профессор Амбридж. Она почти такая же милая, как твоя мамочка. А пишу тебе потому, что то, про что писал тебе прошлым летом, опять случилось вчера вечером, когда я отбывал наказание у Амбридж.

Скучаем по нашему самому большому другу, надеемся, что он скоро вернется. Пожалуйста, ответь поскорее.

Всего хорошего.

Гарри.

Он несколько раз перечитал письмо, пытаясь увидеть его глазами постороннего. Кажется, из него нельзя понять, о чем здесь говорится и кому оно адресовано. Он надеялся, что Сириус поймет намек о Хагриде и сообщит, когда Хагрид может вернуться. Открыто спрашивать он не хотел — это могло привлечь внимание к тому, чем занят Хагрид, пока отсутствует в школе.

Письмо, хотя и очень короткое, писалось долго: за это время солнце обогнуло чуть не половину гостиной, а в спальнях наверху уже слышалось движение. Аккуратно запечатав пергамент, он выбрался через портретную дверь и пошел к совятнику.

— На твоем месте я бы этой дорогой не шел, — сказал Почти Безголовый Ник, смущенно выплывший перед ним из стены в коридоре. — Пивз задумал подшутить над первым, кто пройдет мимо бюста Парацельса по коридору.

— Шутка в том, что Парацельс упадет ему на голову? — осведомился Гарри.

— Как ни смешно, да, — скучным голосом ответил Ник. — Остроумием Пивз никогда не отличался. Попробую найти Кровавого Барона. Может, он его урезонит… Пока, Гарри.

— Пока, — отозвался Гарри и свернул не направо, а налево, выбрав более длинную, но более безопасную дорогу к совятнику.

Настроение у него улучшалось: в одном окне за другим он видел яркое голубое небо; сегодня тренировка, и наконец-то он попадет на поле для квиддича.

Что-то задело его лодыжку. Он посмотрел под ноги и увидел, что мимо шмыгнула тощая серая кошка смотрителя Миссис Норрис. Она глянула на него желтыми, как лампы, глазами и скрылась за статуей Уилфреда Унылого.

— Ничего такого не делаю, — крикнул ей вслед Гарри. У нее явно был вид кошки, намеревающейся донести на него хозяину, хотя с какой стати, Гарри не понимал — он имел полное право пойти субботним утром в совятник.

Солнце уже стояло высоко, и, когда Гарри вошел в совятник, окна без стекол ослепили его: широкие серебристые снопы солнечного света насквозь пронизывали круглое помещение, где сидели на балках сотни сов, несколько обеспокоенных ярким светом, — некоторые, похоже, только что вернулись с охоты. Отыскивая глазами Буклю, Гарри шел, задрав голову, и устланный соломой пол похрустывал под ногами, когда он наступал на косточки маленьких животных.

— Вот ты где, — сказал он, увидев ее почти на самом верху сводчатого потолка. — Давай сюда. Тут у меня письмо.

Тихо ухнув, она расправила большие белые крылья и спустилась к нему на плечо.

— Ну да, тут написано: «Нюхалзу», — сказал он, вкладывая ей в клюв письмо, и, сам не зная зачем, шепотом добавил: — Но оно для Сириуса, ясно?

Букля мигнула желтыми глазами, и это означало, что она поняла.

— Тогда счастливого полета.

Гарри поднес ее к одному из окон, и, оттолкнувшись от его руки, Букля взмыла в ослепительно яркое небо. Он смотрел ей вслед, пока она не превратилась в черную точку и не исчезла, а потом перевел взгляд на хижину Хагрида — домик был хорошо виден из этого окна и явно необитаем: занавески задернуты, дым из трубы не идет.