— Включая ее дядю, — заметила я.

Когда пришла пора возвращаться домой, я понятия не имела, как повторить тот же путь, но в обратном направлении — в Шанхай. Однако у Эдварда, как я поняла, была превосходная топографическая память. Казалось, он был живым компасом и картой, так как помнил все повороты, все объезды, все выбоины на дороге и мельчайшие ориентиры — искривленное дерево, большой камень, число выбеленных стен в каждой деревне. Он утверждал, что такая память не распространяется на прочитанное, поэтому ему пришлось постараться, чтобы выучить несколько стихов из «Листьев травы». Но как только он запомнил их, он мог воспроизвести любой отрывок, который подходил к окрестному пейзажу или нашему настроению.

Я постепенно все больше проникалась к нему чувствами. Он рассчитывал на мою компанию, а я была рада ее предоставить, потому что он относился ко мне как к другу. Но я боялась, что однажды он станет моим покровителем и тогда мы больше не сможем дружить, перейдя в отношения куртизанки и клиента, у которых совсем другие ожидания. Такого рода близость не укрепляет дружбу.

Мы часто говорили о войне, гуляли по улице Бурлящего Источника два или три раза в день, ходили в кафе или бар, чтобы узнать последние новости. Мы восхищались лидерами Китайской республики — Сунь Ятсеном и Веллингтоном Ку. Еще больше Эдвард восхищался Вудро Вильсоном. По его мнению, они сделают все возможное, чтобы снова вернуть немецкую концессию и провинцию Шандунь Китаю. Он надеялся поступить на военную службу, говорил, что если не найдет призывного пункта в Шанхае, отправится на корабле с китайскими рабочими до Франции.

— Почему ты не поступил на службу в Нью-Йорке? — спросила я.

— Я пытался. Но мать с отцом не хотели, чтобы меня призвали — ведь тогда их единственный сын мог бы погибнуть. Мой отец отправил письмо одному из генералов. Там говорилось, что у меня сильные шумы в сердце. Заключение было подписано знаменитым врачом — и меня не взяли.

— У тебя действительно шумы в сердце?

— Очень сомневаюсь.

— Почему ты не знаешь наверняка?

— Отец превращает ложь в официально подтвержденную правду. Даже если у меня с сердцем нет вообще никаких проблем, доктор мне не признается.

Однажды после полудня, когда мы возвращались домой, он спросил, есть ли у меня свободные вечера. Я все поняла по его взгляду. Время настало, и мне стало грустно, что придется менять дружбу на деловые отношения. Он знал, что все вечера у меня расписаны на приемы и что есть клиенты, которых я приглашаю к себе в будуар. Но я получила от него столько подарков, что он заслуживал особого отношения.

— Я могу освободить для тебя любой вечер, — ответила я.

— Чудесно! — обрадовался он. — Я хочу взять тебя на театральную постановку, которую организует Американский клуб.

Я почувствовала себя странно разочарованной.

@@

В теплый весенний день, через два месяца после нашей первой встречи, мы поехали к горе Небесной Лошади в юго-западной части Шанхая. Гора не сильно возвышалась над окрестными равнинами, но раскинулась широко, одетая в элегантную юбку из зеленых деревьев, кустарников и полевых цветов. Эдвард сказал, что если идти вверх по склону, можно добраться до пещеры, похожей на туннель, которая выведет нас в иной мир по другую сторону горы. Однажды он уже был там, но в одиночестве. Когда мы начали подъем, я вспомнила стихотворение, которое он прочитал при нашей первой встрече:

@

Ни я, ни кто другой не может пройти эту дорогу за вас,

Вы должны пройти ее сами.

Она недалеко, она здесь, под рукой,

Может быть, с тех пор как вы родились, вы уже бывали на ней,

сами не зная о том,

Может быть, она проложена всюду, по земле, по воде.

@

Но на этот раз у меня не возникло чувства давящего одиночества. Я была с другом, который меня успокаивал. Мы шли бок о бок через лес из бамбука, белого дуба и китайского зонтичного дерева. Подлесок зарос кустарником, а в воздухе стоял аромат жасмина. Когда дорожка сузилась, я пошла позади Эдварда. За спиной он нес рюкзак, и из него торчал в обложке из коричневой кожи его дневник с путевыми заметками. Я смотрела, как он большими шагами поднимается в гору. Путь стал более крутым и каменистым. Наша прогулка оказалась более утомительной, чем я думала. Я сняла короткий жакет. Блузка уже промокла от пота. Юбка казалась тяжелой и громоздкой. Когда мы в итоге добрались до пещеры, я предложила устроить ранний обед, и мы сели на камни. Пока мы поедали сэндвичи, я заметила, что рядом с его рюкзаком лежит дневник, и потянулась к нему:

— Можно?

Он неуверенно взглянул на меня, затем кивнул. Я раскрыла его на странице, где был заложен карандаш. У Эдварда оказался прекрасный почерк, четкий и уверенный, будто он никогда не сомневался в написанном.

«Вода с рисовых полей разлилась по округе, и дороги превратились в медленные потоки грязи, а наша тягловая сила — и люди, и мул — увязла в ней, и в конце концов мы застряли. Возчики грязно ругались. Я все еще сидел в повозке и заметил, что, когда она увязала в грязи, с боковой ее части отвалилась деревянная доска длиной около пяти футов. И мне в голову пришла блестящая мысль: я положу доску на грязь, встану на один ее конец, пройду до другого конца, перекину ее вперед, будто стрелку часов, а потом снова дойду до другого конца и опять перекину. Как только я дойду до мула, я положу перед ним доску и потяну его на нее, чтобы он сделал первый шаг. Когда он освободит одну ногу, у него появится опора, чтобы выбраться из грязи целиком.

Как только я ступил на доску, один из возчиков замахал руками, призывая меня остановиться. Однако я не обратил на него внимания. Люди скептически смотрели на мои усилия, перешептывались друг с другом и ухмылялись. Мне не нужно было знать китайский, чтобы понять, что они высмеивают мои попытки.

Я сделал второй шаг, затем третий. Мой замысел, очевидно, был блестящим. Какой я все-таки умница! Изобретательный янки! Читатель, я уверен, что ты умнее меня и догадываешься, что произошло дальше. Когда я наклонился, чтобы повернуть доску, я услышал громкий чавкающий звук — и доска вырвалась из грязи. Будто качели, она опрокинула меня лицом в слякотную жижу, а потом еще чувствительно приложила по затылку, чтобы научить меня больше не игнорировать советы китайцев».

Я смеялась все время, пока читала эту сцену, и видела, как он рад, что мне понравилось.

— Глупость нуждается в достойном описании, — заметил он.

Я перевернула страницу, чтобы продолжить чтение, но Эдвард выхватил дневник у меня из рук.

— Я хотел бы прочитать тебе их вслух, когда мы вместе посетим те места, которые вдохновили меня на заметки.

Я была рада, что он упомянул о будущих путешествиях. В дневнике оставалось много страниц для совместного чтения. Мы быстро завершили привал. Он взял меня за руку, и мы вошли в темную пещеру. Холод быстро пробрался сквозь мою влажную одежду. На полпути к выходу стало так темно, что я больше не видела идущего передо мной Эдварда. Должно быть, он почувствовал мою дрожь и сильнее сжал руку. Он шел в ровном ритме, и я была рада, что могу на него положиться. Я чувствовала безопасность и доверие, по которым так тосковало мое сердце. Мне хотелось остановиться здесь, в темноте, и просто стоять рядом с Эдвардом, пока он держит меня за руку. Но мы продолжали двигаться вперед, и скоро перед нами замерцал неяркий свет — за поворотом нас ждал выход из пещеры. Мы вышли в прекрасный бамбуковый лес, наполненный бликами желто-зеленого света. Действительно, это оказался иной мир — обитель красоты и покоя, гораздо более прекрасный, чем запятнанная грехом «Весна персикового цветения». Мы пошли вперед по скользкой тропинке. Эдвард переплел свои пальцы с моими и крепко сжал. У него такая теплая рука! Мокрая блузка, в которой недавно мне было нестерпимо жарко, сейчас холодила кожу.