Что касается компьютера, это было для меня новостью, если бы он сломался, это бы создало для меня массу проблем; но, на самом деле, зная любовное и заботливое отношение Ани к нашим домашним вещам, я мог не беспокоиться; разобрать компьютер она бы не позволила даже Иланке. Так что я снова вернулся к нашим гостям.

— Да, — сказал я, — по характеру она у нас индивидуалист. Живет своей жизнью и не очень стремится под нас подстраиваться.

— И уже создает себе дом, — добавила Аня. — Если ей что-то попадает в руки, то отобрать это потом невозможно. Совершенно не коммунистический ребенок. Она видела, что когда любимая мамочка ходит с телефонной трубкой, ей достается меньше внимания, так она стала требовать трубку себе, и не успокоилась, пока мы не отдали ей весь телефон. Теперь он живет у нее в кровати.

— А еще, — сказала Аня чуть позже, отвечая на их вопросы, — она хочет себе свой собственный телевизор; похоже, придется ей купить.

— Такой подарок ребенку, — добавил я, — мы уже вполне можем себе позволить; главное его закрепить болтами, чтобы она его на себя не свалила. Так что если захочет, будет смотреть «Покемонов» на своем собственном телевизоре.

— А сколько у нее игрушек! — продолжила Аня, на минуту вставая из-за стола. — Как мы их любим; мы сейчас спим, а потом мы проснемся, и мы все пойдем на них смотреть.

Естественно, нашим гостям эта идея очень понравилась.

— Не произносите это имя в моем доме, — закричала Аня уже из кухни, — никакого Спока на расстоянии меньше километра от моего ребенка.

— Мы просто считаем, — объяснил я, — что ребенок должен чувствовать себя достаточно комфортно. И при наших нынешних деньгах мы уже вполне можем это позволить. Да и если вдруг нам захочется поэкономить, экономить можно на чем угодно, но никак не на детях.

— А какого мы зайца привезли из командировки на Тайвань! — добавила Аня, возвращаясь из кухни. — Он и ходит, и разговаривает. Так что Тайвань это не только ценный мех, в смысле сверхурочные за 24 часа, но и полтора метра почти живого зайца.

— Я бы привез и больше, но его бы не взяли в багаж.

Проходя мимо меня, она обняла меня и поцеловала.

— Ну естественно, — ответила она им, — при ее-то заработках и сбежавшем муже. Но я все равно ее очень уважаю, она даже в такой ситуации ставит себе цели и их достигает; просто она разделила все вокруг на главное и второстепенное, и главным жертвовать не готова.

— А кто это вообще? — спросил я.

Аня недовольно посмотрела на меня.

— Ну, работала со мной одна женщина. Мне она как раз нравилась, но ее многие не любили, особенно ивритянки, из тех, которым папа купил квартиру за двести тысяч. Двести тысяч, и не то чтобы Бог весть какой дворец — просто за место, поскольку они тут, видите ли, выросли; это же вообще ни с чем, никак не соотносится. У них как-то головы иначе устроены.

— Да, — добавил я, — наша фирма тут организовала фонтан прямо в коридоре и купила мебель с какими-то невероятными наворотами. Кому это нужно — непонятно.

— Ну, кто бы говорил, — возразила Аня, — он сам такое покупает, что мне дурно становится; по части дорогих и бездарных покупок мы заткнем за пояс любую ивритскую фирму.

— И что именно я купил? — спросил я изумленно.

— Ты хочешь, чтобы я перечислила? А также то, что взялся чинить, и оно до сих пор разобрано, что ты просто сломал, и то, что ты потерял? Я уж не говорю про то, что одежда на тебе просто горит.

— Ну и что я потерял? — спросил я еще раз, несмотря на крайне недовольный взгляд, брошенный Аней в сторону наших гостей. Но мне не нравилось, что она постоянно переводит разговор на себя, и к тому же мне действительно захотелось узнать, что именно я потерял.

— Ну, например, неделю назад ты чуть было не оставил в гостях кошелек и ключи, и оставил бы, если бы я тебе не напомнила. Если бы не я, мы бы и вообще разорились.

— Чуть было не оставил, — уточнил я, стараясь перевести все в шутку.

— А зонтик, который я купила для тебя в Париже, — это я его потеряла? Я уж не говорю про то, что ты картинку на стенку нормально повесить не можешь.

Это была уже и совсем неправда, но я знал, что Анина мама так всегда говорит об Анином папе, промолчал и посмотрел на гостей. Впрочем, зонтик я действительно потерял, хотя и больше двух лет назад.

— Я уж не говорю о том, — продолжала Аня, — сколь умные вещи он изрекает в ювелирных магазинах; если рядом, есть люди, мне за него просто стыдно, как будто он вырос в семье, где не было ни одного украшения.

Я снова решил промолчать.

— А я люблю, — возразила Аня. — Без ресторанов и украшений жизнь была бы совсем бесцветной. И интеллигентный человек должен и в том, и в другом разбираться. Но в нашем случае это не страшно, я вполне разбираюсь за двоих. Хотите посмотреть, что мы купили для меня, когда ездили в Эйлат последний раз. Чудесная вещь в старинном стиле.

И она принесла из нашей спальни ту чудовищную золотую побрякушку довольно грубой работы, которую ей действительно продали в одном из эйлатских ювелирных магазинов. Впрочем, я и правда мало что в этом понимал и, очень может быть, был пристрастен: но обошлась она нам недешево. Я с тревогой посмотрел на наших гостей, но им наше приобретение явно понравилось, и я подумал, что Анин выбор был совсем не так плох, как мне тогда показалось.

Через некоторое время мы попрощались, они ушли, и я стал помогать ей убирать салон: унес остатки посуды и еды на кухню, сложил скатерть, отодвинул стол в угол.

— Они все-таки необыкновенно славные, — сказала Аня, — хотя и немного провинциальные.

И то, и другое было правдой, и я согласился. Я попытался ее обнять, но она выскользнула из моих рук, недовольно посмотрела и ушла на кухню. Потом она немного повозилась с Иланкой, тем временем окончательно стемнело; мы уложили Иланку спать, и Аня сказала, что «совсем мертвая»; я снова попытался ее немного растормошить, но она ушла в спальню и сразу же уснула. У меня испортилось настроение, я походил по квартире и вышел на улицу. Пройдя мимо наших домов, я направился в сторону высокого «археологического» холма с детской площадкой и какими-то древними камнями, поднялся на него и, сев на остатки каменной изгороди, стал слушать, как вечерний ветер шелестит в ветвях и скользит по крышам. Пустыня окутала меня спасительным покрывалом, тканью холода, дыханием ночи, сыпью дальних огней. Горечь, удушающая безнадежность и пульсирующая боль одиночества поднялись от земли и окружили меня; мне захотелось заплакать, узкий месяц висел совсем низко, освещая землю.

Я знал, что в такие моменты нельзя оставаться один на один с подступающей пустотой; и мне пришло в голову, что было бы хорошо снова побывать в том месте, где столь настойчиво и неотвратимо на меня обрушились невидимые голоса этого страшного города. Я вернулся к дому, сел в машину и поехал в сторону госпиталя Нотр-Дам и улицы Пророков; припарковался как можно дальше от того места, где я был тогда, чтобы не нарушить его покой, и медленно двинулся в его сторону, осторожно петляя среди домов. Но было тихо; сколько я ни вслушивался в колыхание ночного воздуха, я не мог разобрать ничего, кроме шелеста ветра, скрипов, дальних шагов, нескольких слов, произнесенных у открытого окна. Мимо меня, выплывая из темноты и исчезая в ней, скользили арки, двери, решетки, каменные наличники, черепичные крыши. Но неожиданно отчаяние, сомнения и усталость последних недель взяли свое, и мне снова, как и тогда, стало казаться, что я окружен тенями домов, смыкающимися при каждом моем шаге; они заглядывали в лицо и пытались прикоснуться ко мне. Темнота — нет, не расступилась, но как-то побелела, вылиняла, и на сером фоне ночи я уже видел не только фигуры, но и лица, даже глаза. Голоса снова появились, но, не успев возникнуть, почти сразу отступили на второй план, к кулисам, обрамляя видимое.