— Западный фронт, — не спеша произнес он. — Членом Военного совета. Там сейчас Ворошилов с Шапошниковым. Обсудите то, что я сказал. Остальные разъяснения получите от товарища Тимошенко. А там будет видно.

Скупые сводки Совинформбюро не отражали и сотой доли тех крушений, которые терпели фронты. И прежде всего, главный — на пути к Москве, к сердцу России.

Западнее Минска прекратили сопротивление остатки 3-й и 10-й армий. Окружить их полностью немцам так и не удалось. Но штаб фронта поздно узнал о наличии спасительного коридора. И помочь сражающимся войскам так и не смог — ни боеприпасами, ни горючим.

Остатки 4-й армии отступили в припятские леса. Разрозненные части отходили с линии Пинск — Докшицы за реку Березину. Ослабленные и часто неуправляемые войска преследовались мощными группами танков и моторизованной пехоты.

Судьба белорусской столицы висела на волоске. Казалось, не было в мире силы, способной остановить бронированные легионы вермахта. Несколько дней командование Западного фронта было в шоке. Болдин пропал. Начальник штаба Климовских, почерневший, похудевший, передавал приказы войскам по радио, не имея возможности проверить исполнение, и сам понимал тщетность своих усилий.

Когда в районе Барановичей нависла угроза, Павлов помчался туда организовывать оборону и потерпел сокрушительное поражение. Он стянул сюда достаточно войск, но потом едва успевал выводить их из окружения. А стальные клинья настигали его вновь и вновь.

У немцев получалось то, что он и сам прежде умел. Но теперь у него почему-то разладилось. Войска стали неповоротливы и небоеспособны.

В Испании он переигрывал Гудериана. А тут, на Родине, выходило наоборот. Перевод штаба фронта в Могилев стал для Дмитрия Григорьевича каким-то переломным. Отчаяние, охватившее ночью в пути, под бомбежкой, больше не повторялось. Он вдруг ощутил позади в тылу какое-то могучее шевеление, и к нему впервые после Барановичей пришла догадка, что немцу не просто будет сладить с этой огромной страной. Отступавшие части пополнялись людьми, оружием. И было еще куда отступать.

Продолжали сопротивляться и армии, оставшиеся во вражеском тылу. Допросы пленных это ясно показывали. А из глубин России подходили резервы, чтобы ударить! ударить! испепелиться в новых сражениях, но задержать врага.

Рано было думать о том, чтобы остановить вторжение, но мечтать об этом Павлов себе позволял. Тем более что шевеление за спиной становилось все более грозным. Когти танковых клиньев впивались в кожу, разрывали фронт. Дмитрий Григорьевич почти физически ощущал их звериный натиск. Но на каком-то этапе полководческим своим чутьем (он так и думал о себе — полководческим) угадал, что страшным этим клиньям каждый раз не хватает сил, чтобы замкнуть кольцо окружения. Они пытались это сделать под Слонимом. Не удалось! Внутреннее кольцо окружения почти сомкнулось вокруг двух армий, оставшихся на белостокском выступе. Однако немцы не успели завершить окружение. Часть войск выскользнула. Разве не было в этом его заслуги как командующего? Конечно, не все приказы доходят. Многие полки и дивизии сражаются сами по себе. Но это же здорово! Это и есть народная война! Постепенно удается нащупывать рычаги управления. А кто мог добиться большего в таком кошмаре? Генеральный штаб недоволен? А попробовали бы они сами! Что? Разве Тимошенко удержал бы фронт 22 июня? Или Жуков? Особенно Жуков. В разговоре с ним Дмитрий Григорьевич чувствовал ледяной тон. Судьба не первый раз дает им шанс помериться заслугами. Не считая нелепой Финской, только они двое увидели призрак будущей войны. Теперь уже наступившей. И оба в схватке с тем первым призраком вышли победителями. Дмитрий Григорьевич никогда не мучил себя ревнивыми всплесками, но внутренне считал, что немец в Испании был гораздо опаснее, чем самурайские нападки тридцать девятого года. Не только он сам — многим военачальникам опыт Дмитрия Григорьевича казался предпочтительнее. Наверное, этого Жуков ему не прощал. Во всяком случае, не только дружескими, но даже теплыми их отношения никогда не были. Точно говорят, два медведя в берлоге не уживутся. И вот один медведь, Дмитрий Григорьевич подразумевал себя, попал под удар и огонь, опалился, выдохся. Почти лишился сил. А другой оказался на холме, в стороне от кровавой каши. Как сведет счеты? Будет ли нападать? Время покажет. Сейчас очень легко обвинять. Вначале была неразбериха, но сейчас-то налаживается. Конечно, отступаем и будем отступать. Но картина проясняется.

Адъютант доложил, что на проводе — Генеральный штаб — Жуков!

Дмитрий Григорьевич внутренне сжался, всякая сентиментальность улетучилась. Отчет перед Генштабом — тоже бой. Павлов резко поднялся и подошел к аппарату. Там уже ползли строчки, и он представил каменно-непроницаемое лицо Жукова:

«Мы не можем принять никакого решения по Западному фронту, не зная, что происходит в районах Минска, Бобруйска, С Луцка, — читал Дмитрий Григорьевич выползавшую из аппарата ленту. — Прошу доложить по существу вопросов».

Дмитрий Григорьевич начал отвечать без промедления:

«В районе Минска 44-й стрелковый корпус отходит южнее Могилевского шоссе. Рубежом обороны, на котором должны остановиться, назначен Стахов — Червень. В районе Слуцка вчера, по наблюдению авиации, 210-я мотострелковая дивизия вела бой в районе Шишецы. В районе Бобруйска сегодня в четыре часа противник навел мост, по которому проскочило двенадцать танков».

Он отвечал четко, не замечая, что из переданных им разрозненных сведений нельзя составить общей картины. Сам-то он ее видел!

Жуков давил, опираясь, видимо, на данные, которых не имел даже Павлов:

«Немцы передают по радио, что ими восточнее Белостока окружены две армии. Видимо, какая-то доля правды в этом есть. Почему ваш штаб не организует высылку делегатов связи, чтобы найти войска? Где Кулик? Болдин? Кузнецов? Не может быть, чтобы авиация не видела конницу».

Дмитрий Григорьевич закурил и начал отвечать второпях. Это была и его боль.

«Да, большая доля правды. Нам известно, что 25 и 26 июня части были на реке Щаре, вели бой за переправы с противником, занимающим восточный берег реки Щары. Третья армия стремилась отойти по обе стороны реки Щары. 21-й стрелковый корпус — в районе Лиды. С этим корпусом имели связь по радио. Но со вчерашнего дня связи нет, корпус пробивается из окружения в указанном ему направлении. Авиация не может отыскать конницу и мехчасти, потому что все это тщательно скрывается в лесах от авиации противника. Послана группа с радиостанцией с задачей разыскать, где Кулик и где находятся наши части. От этой группы ответа пока нет. Болдин и Кузнецов, как и Голубев, до 26 июня были при частях».

Вместо разноса, который Дмитрий Григорьевич ожидал, Генштаб ставил конкретную цель.

«Основная ваша задача — как можно быстрее разыскать части и вывести их за реку Березену. За это дело возьмитесь лично и отберите для этой цели способных командиров. Нельзя ни в коем случае допустить прорыва частей противника в районе Бобруйска и в районе Борисова. Вы должны во что бы то ни стало не допустить срыва окончания сосредоточения армий в район Орша — Могилев — Жлобин — Рогачев. Для руководства боями и для того, чтобы вы знали, что происходит под Бобруйском, вышлите группу командиров с радиостанцией под руководством вашего заместителя. Немедленно эвакуируйте склады, чтобы все это не попало в руки противника. Как только обстановка прояснится, сразу же обо всем доложите».