У входной двери завозились, и хотя я стопроцентно был уверен, что это мой недавний спутник, торопливо обернулся. Это требовалось сделать в обязательном порядке, потому что показалось: подполковник сквозь оставленную для связи с миром щель рассмотрел мое замешательство и колебание. Я самому себе не позволяю видеть себя растерянным и обескураженным, а тут Заремба, тайная мужская и офицерская гордость и зависть! Откровенно говоря, у меня даже возникло что-то вроде ревности к капитанам, оказавшимся вдруг ближе к комбригу, чем я. Чертовы телефонисты, вздумавшие менять номера…

Появление первого капитана дало нужную передышку, и поворачиваясь обратно к Зарембе, я мог выглядеть максимально беззаботно.

– Поскольку твое состояние, товарищ подполковник, позволяет молчать даже перед журналистом, я немного попытаю хозяев, – кивнул я на адъютантов-ангелов у меня за плечами.

– Иван, – отрекомендовался наконец сопровождавший меня пехотинец.

– Михаил, – счел уместным представиться и танкист.

Все трое замерли перед ответом Зарембы, и в амбразуре мелькнули зрачки, давая согласие на выпытывание. «Добро» узрели и капитаны, и пусть в два раза дольше, потому что в два голоса и с личными комментариями, но рассказали о нежданном постояльце и его просьбе разыскать меня.

– Кто еще остался из группы? – не дождавшись от них самого главного известия, повернулся я к Зарембе.

Иван оказался осведомлен о «Кобре» и ответил вместо раненого: – Он остался один.

– Найти… – донеслось из белого кокона. Оказывается, рот у спецназовца тоже был освобожден от бинтов, и я присел перед кроватью, чтобы подполковник не напрягался. Перед глазами оказалась заставленная лекарствами тумбочка, и я перевел взгляд на белый шар на подушке. – …вашу светлость. Туманов, – произнес Заремба очень важные для себя слова, потому что после них щель для рта сомкнулась, зрачки спрятались.

Но мне хватило информации, чтобы понять просьбу подполковника. Каюсь, мелькнула подленько радостная мыслишка, что я понадобился только для поиска судьи, некогда разводившей пограничника, а не сведения счетов. При всем своем сволочном характере, требовавшем личного участия во всех мыслимых и немыслимых авантюрах, акциях и аферах, питающих мою журналистскую любознательность, я достаточно четко и критически оценивал свои физические и бойцовские возможности.

А здесь Заремба, надо полагать, дал Туманову слово разыскать «Вашу светлость». Значит, разыщем. В судах архивы хранятся, как в церкви.

Поинтересовался и последним главным:

– Ты догадываешься, кто это мог сделать?

Заремба не ответил. То ли не накопил достаточных сил, то ли сомневался в своих предположениях, а скорее всего, не желал называть имена при капитанах, какими бы они близкими не стали за время болезни.

– Те, кто тебя посылал? – попросил хотя бы намекнуть я. Скорее всего, ради того, чтобы замять промелькнувший накануне страх.

Кокон шевельнулся, что могло означать верность моего предположения.

Но зато после этого спецназовец окончательно затих под синим байковым одеялом, с времен Тухачевского выделяемым в армейские казармы и общежития на человеко-кровать по нормам положенности. Но так успокаиваются, чтобы набраться сил, а не от бессилия вести борьбу за жизнь. Худшее, похоже, осталось у Зарембы позади.

– Что с меня? – посмотрел я на сиделок. Капитаны переглянулись, пожали плечами: спасибо. Если не оставили раненого в первые дни, то сейчас тем более продолжим начатое.

– Заглядывайте. Он очень хотел вас увидеть.

Судя по просьбе, Заремба мечтал по записям, сделанным мной в Балашихе, найти людей, близких погибшим ребятам. Неужели они все погибли? Что произошло с группой в Чечне? Почему пошла охота на самого командира? Кто дал санкцию? До какой степени можно влезать в разборки, чтобы не проломили черепушку мне самому? Это в кино каждый второй весь из себя каратист и непобедимый. А в жизни достаточно обломка трубы из-за угла… Вот от чего требовалось болеть голове, а не от выпивки.

Вениамин Витальевич оказался кругленьким, румяным, но влажным колобком: в деревне после того, как хлеб вытащили из печи, точно так же обдают водой. Чтобы не отстала корочка.

И хотя я вошел в бар тютелька в тютельку, занятый им круглый столик уже был уставлен тарелками с бутербродами и фисташками, соками. В момент, когда мы узнались и обменялись рукопожатием, рядом вырос бармен Слава с двумя чашечками дымящегося, покрытого светло-коричневой пенкой кофе.

– А к вам у меня очень перспективное и, может быть, необычное предложение, – начал интриговать новый знакомый, колдуя над заказом – желал подвинуть ко мне поближе сразу все тарелки. Суетливый Веничка.

Но прежде, чем я должен был сделать заинтересованный вид, поинтересовался сам:

– А откуда у вас всплыла моя фамилия?

Вениамин Витальевич наверняка предполагал подобный вопрос и сделал все, чтобы мягкой улыбкой показать: пусть раскрытие этой тайны станет самым трудным в наших переговорах. И выложил на свободный полумесяц полированного столика журнал «Защитник Отечества». С материалом о Зарембе. Значит, дошел он до народа! Значит, не зря корячился. И еще никто не знает, что я напишу продолжение. Плевать на страхи за углом. Собственной тени бояться – в журналистику не ходить…

Произведенным эффектом Вениамин Витальевич остался доволен, но подарки из мешка доставать не перестал. На стол легло регистрационное удостоверение на журнал «Экология и наша безопасность».

– Актуально и перспективно, – сразу оценил я найденную информационную нишу.

– Мы предлагаем вам возглавить оба эти издания. Только сразу не отказывайтесь, – торопливо попросил Веничка, хотя я от неожиданности не произнес ни звука, не дернулся ни одним мускулом: попробуйте расшевелить застывших истуканов с острова Пасхи. А потный колобок усиливал натиск: – Как вы смотрите на то, чтобы снять погоны?

Погоны привели в чувство быстрее. Как это – снять? Да они при мне, а я при них более двадцати лет!

Однако последующий расклад, затронувший финансовую сторону, смягчил мое неприятие: цифра месячного оклада значительно превышала все, что я нарабатывал в доблестных вооруженных силах за год.

Вот тут задумаешься и вспомнишь, что кроме двадцатника в погонах я ровно столько же и в журналистике. Профессия хоть и сволочная, в большинстве своем проституточная, нагло покупаемая и льстиво продающаяся, как это происходило в данный момент и со мной, но военная пресса в силу своей закрытости помогла нам избежать разврата легкими деньгами. Так что при желании я мог достаточно легко убедить себя в том, что мое согласие – именно журналистский зуд на добычу информацию. А что ради нее придется расстаться с армией, это не так страшно. Рано или поздно подобное обязательно произойдет, а тут даже если месяц продержусь, то потом целый год могу спокойно искать местечко.

Но как и подобает при подобных торгах, пожеманничал, одновременно проверяя истинность намерений: