– А можно ответить завтра? Сами понимаете, – я глянул на свои плечи, где подразумевались погоны.

После светлых демократических времен, когда не пнуть армию даже на уровне государственной политики считалось дурным тоном, большинство строевых офицеров надевало форму только на совещания, а уж мы, журналисты, и вовсе перестали ее получать.

– Конечно, конечно, – согласился с отсрочкой толстяк. Но инициативу из рук не выпустил: – Я вам позвоню завтра после программы «Время».

Без разницы – «до» или «после». Решение, собственно, уже принято.

Чтобы не выходить вместе с Веничкой, сделал вид, будто узнал кого-то за столиками. Даже помахал рукой, благо улыбаться и кивать в баре Домжура можно всякому: посторонних нет, все из одной газетной тусовки.

Мне же не терпелось вернуться в общежитие к Зарембе. Если удастся закрепиться в журналах, перетяну туда и его. Хватит ему мотаться по войнам, пора приставать к мирному берегу. Ясно, что сразу не согласится, да я и сам еще без прав и обязанностей. Может, тогда чуть повременить? Для Зарембы дороже данное Туманову обещание…

Замер у входа в метро. До конца рабочего дня оставалось еще полтора часа, и можно было истратить их на поиск судьи, некогда разводившей пограничника. Тогда с каким-то результатом и к комбригу не стыдно являться.

Купленный в киоске справочник тут же дал мне тридцать четыре телефона тридцати двух районных судов Москвы. Где-то на седьмом или восьмом звонке я научился жалобно скулить, надо мной сжалились – или попросту поторопились избавиться, и выдали жутко засекреченный телефон архивной службы. А оттолкнувшись от фамилии и приблизительной даты развода, проложил себе дальнейшую трассу не хуже московской кольцевой – с нужными светофорами, переходами, четкой разграничительной полосой. И за пятнадцать минут до блаженных, обожаемых чиновниками восемнадцати часов я стоял перед нужной дверью судьи С. С. Крохалевой.

«Крошка моя, я по тебе скучаю», – пропел для придания себе басшабашной храбрости, так как в гражданские кабинеты стучаться приходилось крайне редко и поведение их хозяев всегда оказывалось непредсказуемым, не вписываясь в рамки четкой армейской субординации.

– Разрешите?

Голову от бумаг подняла светловолосая, приятная дама с мягкими чертами лица. Немудрено, что Туманову на язык легло именно «Ваша светлость». Оставалось лишь удивляться, как бесконечные разборы человеческих трагедий, подлости и унижений не оставили на ней своих отметин. Или они там, в душе, на сердце?

– Здравствуйте, ваша светлость.

Светлана Сергеевна вздрогнула, пристально всмотрелась в меня: я просто ошибся в чинах-званиях или это привет от…

– Вы ведь знаете капитана Туманова? – в отличие от нее, я пожелал удостовериться в адресате.

– Да-а, – протянула она, но сил встать не хватило: женщинам не обязательно слышать слова, чтобы почувствовать горе. Природа приберегла их уши для слов любви, одновременно обнажив сердце для трагедий…

Мне не хватило мужества сразу раскрыть тайну. С молчаливого согласия хозяйки прошел к столу, присел на стул.

– Он мне рассказывал немного о вас, – о своей профессии промолчал, справедливо предполагая, что попасть в журналистский блокнот с деталями из личной жизни порядочному человеку вряд ли захочется. – Перед поездкой в Чечню.

– Так он был там? – постарела вмиг Светлана Сергеевна.

Вероятно, она догадывалась о командировке именно в те края, боялась признаться себе в этом, а раз известие пришло со стороны – сил держаться уже не было. И какая там у нее, к черту, защищенность: оказались у нее и морщины, и круги под глазами вмиг обозначились, и руки зашарили по бумажкам, нарушая их четкий расклад. О дальнейшем судья спрашивать боялась, ждала: раз я пришел, значит, сам поведаю о незнаемом. Но когда я не смог собраться с духом, попросила:

– Он… жив?

– Погиб.

Как быстро в наш обиход вместо нормального слова «умер» вошло насильственное «погиб»!

За окном кто-то взад-вперед, на равную амплитуду раскачивался на скрипучих качелях. Шмыгали машины, убегая от накатывающихся следом собратьев. Неторопливые подгонялись нетерпеливыми сигналами.

А в кабинете воцарилась полная тишина. Потом послышался тоненький мягкий звон – так падают слезы на лист бумаги. К сожалению, я пришел по точному адресу. И потому не мог поднять головы.

– В тот вечер, когда мы познакомились, шел дождь, – вдруг тихо начала рассказывать Светлана Сергеевна, хотя я и не просил об этом. Скорее всего, ей самой хотелось вспомнить о капитане. – Накануне мы поссорились с мужем, и я не торопилась домой…

…Да только какое в казенном здании затворничество, все равно выходить на улицу надо. А там дождь…

Ключи, косметичка, зонт на месте. Коридор, лестница, вахтерша. – До свидания, тетя Поля.

– Всего наилучшего, Светлана Сергеевна. Осторожнее на дороге, дождь весь день.

Это она знала. Только дождь – он не сегодня, он давно.

С усилием выдавила навстречу ветру дверь. Ленясь доставать зонтик, примерилась к рябой от дождинок, одиноко зябнувшей у тротуара «ладушке». Даже машины бывают одиноки…

Сбоку на ступеньки здания вбежал военный в плащ-накидке. Хотел поймать закрывающуюся дверь, но остановился, снял зеленую фуражку, стряхнул с черных кудрей дождинки и слегка поклонился:

– Ваша светлость, я прошу прощения…

Это был он, Туманов. Истец Туманов. Капитан Туманов Василий Николаевич, тридцати двух лет, в браке двенадцать лет с Тумановой (Малышевой) Ольгой Ивановной. Назавтра у них намечалось повторное слушание о разводе, в девять утра она пригласила его на последнюю беседу.

– Я слушаю вас, Туманов, – обрадовалась Светлана Сергеевна невольной возможности подзадержаться еще.

– Вы запомнили мою фамилию? – неподдельно удивился капитан. – Неужели я один у вас развожусь?

– Нет, Туманов. Не один. Просто вы… вы запомнились.

Он и в самом деле запомнился, этот простоватый на вид пограничник, неожиданно обратившийся к ней во время суда:

– Ваша светлость, моя речь…

Девочки-заседатели фыркнули, секретарша прервала запись, и она поправила:

– Попрошу вас обращаться по… человечески.

Сказала и поняла, что это как раз и есть первое человеческое обращение к ней в суде. До этого ведь только «гражданин судья» или «гражданка судья» – в зависимости от образованности истцов и ответчиков.

– Ваша светлость, – упрямо продолжал офицер, и она с тайным удовольствием еще раз выслушала это обращение. – Моя речь будет короткой…

Тогда она все же отклонила иск, хотя видела, что жить вместе улыбающийся даже в суде, напористый пограничник и его угрюмая, обиженная на весь белый свет жена не станут. Им нечем соприкоснуться в жизни. Они стали невыносимо тягостны друг другу. У них истончилось до прозрачности взаимное уважение. Что-то подобное наступало и у них с мужем, и поэтому она… не дала развода, оставив испытательный срок. Попробуйте измениться, граждане Тумановы. Не изменить что-то в жизни, а измениться самим…