– Не лезь в мои дела! – оборвал его Асольв. – Я у тебя не просил советов. И моего отца не трогай. Он-то не захватывал чужих усадеб, когда хозяева перебиты!

– Каждый берет, что может взять! – Эндель был задет этим прозрачным намеком, но старался скрыть обиду под видом превосходства. – А кто не может свое удержать, пусть себя и винит! И иным я бы посоветовал не слишком заноситься, не жалеть чужого, а подумать, как бы удержать свое. Я о том хочу с тобой говорить. И ты можешь пожалеть, если меня не послушаешь! Я дал обет Торбранду конунгу, теперь он мой конунг. Я буду платить ему дань, а он будет защищать меня от фьяллей, раудов, вандров, да и от иных квиттов тоже! И я привез тебе его предложение. Если ты, как и я, признаешь его власть, то он может оберегать и тебя. Он ведь вскоре придет сюда вслед за мной. У него войско в тысячу человек!

Эндель значительно расширил глаза. Но Асольв смотрел на него так же в упор, и взгляд его отражал гнев и презрение.

– Что ты скажешь? – спросил Эндель.

– Скажу, что умным человеком тебя не назовешь, – прямо ответил Асольв. – Умный – тот, кто умеет учиться на чужих ошибках. Уже ведь был один такой «друг и союзник Торбранда конунга». Гримкель Черная Борода его звали. Вспомни, чем это для него кончилось!

– Гримкель был предателем! – в негодовании воскликнул Эндель. – Двуличным предателем, и это его погубило! Он все играл двумя щитами, хотел дружить и с фьяллями, и с квиттами!

– А ты, значит, твердо выбрал фьяллей и с квиттами дружить не хочешь?

– А что я от них хорошего видел? Моя земля слишком близко к фьяллям, она в постоянной опасности! У меня такие пространства запустели за эти годы! Дань собирать не с кого! Богатых хозяев нет совсем, а бедные сами сидят на воде и желудевом хлебе! Даже ваш хваленый Хагир Синеглазый сбежал от нас в свое Нагорье, сбежал подальше от фьяллей! А мне приходится там жить! А вы тут только и знаете, что деретесь между собой! А с меня хватит! Хоть вы горло друг другу перегрызите, с меня хватит! Я нашел себе конунга, он даст мне мир и покой!

– Ну и проваливай к своему Торбранду! – бросил Асольв. – И нечего тебе топтаться у меня на пороге, в дом я тебя все равно не пущу!

– Ты понял, что я сказал? – раздраженно воскликнул Эндель. – Скоро здесь будет Торбранд конунг! С войском в тысячу человек! Он тебя научит уму и учтивости! И лучше тебе не ссориться со мной!

– Я предателей за стол не сажаю. Раз ты с ним, то ты сам хуже всякого фьялля!

– И кто это говорит? У тебя обе сестры там! Одна замужем за Хродмаром Удачливым, а вторая за самим Торбрандом конунгом! Ты что, забыл о них?

– Не трогай моих сестер! Если они придут к моим воротам, я с ними и поговорю! А с тобой мне говорить не о чем! Проваливай!

– Ах, вот как ты заговорил! – Эндель покраснел от злости, поняв, что разумными доводами этого сумасшедшего не проймешь. Ну и пусть пеняет на себя! До Энделя вдруг дошло, что он стоит на пороге, как бродяга, и упрашивает пустить его в дом, хотя имеет сотню против десятка. – Вот как ты осмелел с твоими Бергвидом и Вигмаром! Подходящие друзья для тебя! Один – выскочка, другой – беглый раб, хоть и конунг! Ты, сын рабыни! Твой отец тебя даже не узако…

Он не успел договорить, как Асольв бросился на него. Слова «сын рабыни» как будто спустили стрелу с натянутой тетивы: обвинение, всю жизнь его тяготившее, сказано в лицо, и он может ответить на оскорбление как положено, с оружием в руке. Больше он не будет этого терпеть, больше никто и никогда не посмеет так думать о нем! Он бросился не на одного Энделя – он напал на всю свою злую судьбу, которая создала его сыном рабыни и знатного хёвдинга, подвесила между двумя мирами; он напал на эту многолетнюю войну, которая наполнила его жизнь тревогами и сомнениями, вынудила скользить по узкой тропке между дружбой и враждой; напал на свою проклятую робость и неуверенность, которые заставляли его склонять голову и мириться со всем тем, против чего восставали достоинство и сердце. Больше он ничего не боялся.

Такой ярости и быстроты Эндель не ожидал, но не растерялся. С завидной резвостью, прямо-таки удивительной при его тяжеловатом сложении, Эндель отпрыгнул о ворот. На Асольва он глянул сначала с изумлением, как на смирную корову, вдруг вздумавшую бодаться, но тут же понял, что это всерьез, и выхватил свой знаменитый меч. Более длинный, Уладский Змей давал ему преимущество, но Асольва это не смущало: старый меч Фрейвида Огниво в его руках наносил такие сильные удары, движения были так проворны и точны, лицо горело такой яростью, что Энделю приходилось только обороняться. Он пытался переломить ход поединка, но шаг за шагом отступал, пятился от ворот, держа свой меч обеими руками и довольно неловко им размахивая, чтобы только удерживать Асольва на расстоянии. При этом Эндель мельком косился по сторонам, будто ждал, не поможет ли ему наконец кто-нибудь! Но хирдманы-телохранители, предназначенные для защиты вождя в гуще битвы, сейчас стояли неподвижно: поединок есть поединок.

Шаг за шагом они отходили все дальше от ворот, и дружина Энделя, окружившая бойцов широким кольцом, пятилась вместе с ними; казалось, что противники несут на себе площадку своего поединка. Ворота стояли открытыми, в них толпилась челядь, вооруженная кто чем. Дружина Асольва не могла тягаться с войском Энделя, но в поединке вождей все было наоборот, и даже Вириль Гребень, застывший со своим копьем, как изваяние Одина, смотрел на Асольва с уважением, а на своего хёвдинга – с сожалением и беспокойством.

Под ноги Энделю попался шаткий камень, и он покачнулся. Асольв не упустил этого мгновения и, ловко поднырнув под длинный меч Энделя, ударил того в бок. От силы удара и боли не удержав равновесие, Эндель упал на спину, и Уладский Змей со звоном покатился по камням. Асольв новым выпадом попытался достать противника, но не успел, и меч его вслед за падающим Энделем ударился концом в землю совсем рядом с Энделевой головой. Не выпустивший меча Асольв согнулся, хотел выпрямиться, но в тот же миг Логмель Сноп внезапно сорвался с места, в два прыжка подскочил к Асольву и с размаху ударил секирой по его склоненной шее под самой кромкой шлема.

Под тяжестью удара Асольв рухнул на колени и уткнулся лицом в грудь лежащего Энделя. Эндель кричал, но противник его больше не шевелился: шейные позвонки были перерублены. Кровь, пробиваясь в щель между шлемом и кожаным воротом, потекла прямо на Энделя, смешиваясь с кровью из его раны, а потом общим потоком сползая на камень и лишайник.

Логмель отшатнулся, держа в руке свою секиру. Он тяжело дышал и выпученными глазами глядел на тело Асольва. Раненый и придавленный телом противника Эндель кричал, но все вокруг стояли, как зачарованные, никто не мог двинуться и помочь ему.

– Освобо… – с трудом пробормотал Логмель, секирой показывая на Энделя.

Первый ряд хирдманов дрогнул, несколько человек сделали движение, но вдруг какой-то темный вьющийся вихрь ворвался в круг застывшей дружины. Никто не видел, как из толпы челяди у ворот выбралась девушка с пушистыми темными волосами, в коричневом платье с белым узором из переплетенной тесьмы; она склонилась над телами, вцепилась в плечи Асольва и попыталась его перевернуть. Тело безвольно завалилось на бок; лицо было искажено усилием, рот приоткрыт. Девушка отдернула руки, потом снова вцепилась в тело и затеребила его, издавая какие-то невнятные крики и всхлипы.