После моста и извилистого поворота мы завернули направо. По дороге, которая через овраг, где протекала маленькая речушка Почайна, мы направились к нижним причалам, что стояли у самого слияния двух рек. Легкой рысью обошли несколько груженных чем-то телег.

У причалов кипела работа. Купцы торопились отправиться с нужными товарами дальше, чтоб успеть добраться до ледостава. Тут же из больших лодок выгружалась пойманная рыба. В общем, обычная суета пока небольшого речного порта.

Завернули налево и проехали вверх по течению, минуя причалы. Остановились за последним, у нагроможденных, нанесенных половодьем бревен, веток и всякого мусора. Привязали коней и подошли к самой воде. Присели на лежащее бревно. Я покосился на сидящего недалеко рыбака. Он взмахнул удилищем, забрасывая снасть, немного повернулся, и стала видна левая, покалеченная рука. Настроение упало.

Немного посидели молча под плеск волн. Дед Матвей тяжко вздохнул – что-то его гнетет. Я открыл было рот, но вдруг спросил совсем не то:

– Власыч, а что на самом деле значит «Помни отцов своих»?

Кубин вздохнул и произнес:

– Напутствие. А еще – это песня смерти… в исключительных случаях.

Дед Матвей вдруг взял небольшую сухую ветку и у самой кромки воды написал: «Memento Mori».

Я внимательно посмотрел на Кубина.

– Давай, Власыч, выкладывай все, что наболело.

Кубин долго молчал. Я его не торопил, пусть соберется с мыслями.

– Понимаешь, Володя, – наконец произнес он, – мне опять начало казаться, что все наши попытки что-то изменить ни к чему не приведут.

– Почему опять? И почему ты думаешь, что у нас ничего не получится?

Кубин тяжело вздохнул и подчеркнул надпись.

– Когда мы попали в это время и осознали, где мы, у нас сразу появилась цель. Цель с большой буквы. Ты меня понимаешь? – Я кивнул. – И времени как раз было в достатке, чтоб подготовиться, помочь, объединить княжества, сделать русскую землю сильней. Ведь у нас было знание. Нам легко удалось достичь высокого положения и княжеского признания. Мы стали вхожи в княжеский совет, к нам прислушивались, но… – дед Матвей переломил ветку, что держал в руках, – но все тщетно. Князя интересовало иное, а настойчивость пресекалась полным непониманием. Тогда мы решили разделиться. Евпатин уехал в Рязань, Кулибин в Ростов, а я остался во Владимире. Стал ближником Юрия Всеволодовича. Мы начали все заново, но опять попытка вразумить князей провалилась, а после Липицкой битвы у нас просто опустились руки. Мы устали, понимаешь? Я уехал за Керженец и стал учить молодежь уму-разуму, Евпатин собрал дружину и стал ходить в набеги. Иван Петрович принял постриг, со временем став настоятелем Храма Владимирской Божьей Матери.

Он опять тяжело вздохнул.

– Нам троим не удалось ничего изменить. Троим! Но вот появился ты, и все вдруг завертелось. С трудом, но все начало получаться. У меня и Кулибина появилась надежда, которая чуть не погибла вместе с тобой в Керженской сече. Я тогда коней загнал, везя тебя к Мяге. Потом была гибель Китежа… Буево поле. Но это не убило надежду. Тебе удалось больше, чем нам. За тобой пошли люди. – Кубин горько усмехнулся. – Пусть мало, но пошли. Я написал Великому князю письмо. Обо всем написал. О будущем вторжении, о том, что нужно собирать дружину. Но он опять не поверил, сына вместо себя прислал, который скоро… Знаешь, как горько и больно видеть глаза человека и знать, что он скоро погибнет? И ничего не сделать. Ничего! Время неизменно. Течет себе, как река.

Он переломил ветку на четыре части и бросил одну в воду.

– Смотри. Это мой брат. Погиб сразу.

Потом кинул остальные. По воде поплыли уже три ветки.

– Это мы. И что ни делай, нам никуда не свернуть. Мы как эти ветки, понимаешь?

И я в первый раз за три месяца пожалел, что у меня нет курева. Рука скользнула к поясу, но фляги там не оказалось, забыл в крепости. Закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул.

– Мои деды воевали, я тебе рассказывал о той войне. Мой отец военный, тоже воевал. Я… я помню «Отцов своих», и я не отступлю. Есть простое слово – надо!

Я поднялся, поднял большой камень и бросил его в реку. Ветки, плывшие рядом, раскидало в разные стороны.

– Смотри, камень торчит из воды, вот это те триста лет ига. А камень тоже можно разбить и изменить историю.

Кубин посмотрел на расходящиеся круги и волну, которая сразу замыла надпись на песке, и… пожал плечами.

– Власыч, я понимаю, что если долго долбить головой крепостную стену, то, естественно, не выдержит голова. Но руки нельзя опускать. Пусть нас мало, но у нас есть очень неплохой шанс.

– Что, пробраться в стан и, как Милош Обилич, заколоть Батыя? Или пристрелить из твоего карабина?

– Гм… заманчиво, а толку? – Я замер от внезапно пришедшей идеи, затем продекламировал:

– Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами,

Днем – рубиться молодцами,

Вечерком – горелку пить!

У Кубина поползли брови вверх.

– Давыдов? – Дед Матвей задумался, потом медленно продекламировал:

– О, как страшно смерть встречать

На постели господином,

Ждать конца под балхадином,

И всечасно умирать!

– То ли дело средь мечей:

Там о славе лишь мечтаешь,

Смерти в когти попадаешь,

И не думая о ней!

Кубин улыбнулся, и я толкнул его кулаком в плечо.

– Видишь, поэты за нас все решили.

Дед Матвей взглянул на меня и вновь продекламировал:

– Люблю тебя, как сабли лоск,

Когда, приосенясь фуражкой,

С виноточивою баклажкой

Идешь в бивачный мой киоск!

Когда, летая по рядам,

Горишь, как свечка, в дыме бранном;

Когда в б…е окаянном

Ты лупишь сводню по щекам.

Киплю, любуюсь на тебя,

Глядя на прыть твою младую:

Так старый хрыч, цыган Илья,

Глядит на пляску удалую,

Под лад плечами шевеля.

О рыцарь! идол усачей!

Гордись пороками своими!

Чаруй с гусарами лихими

И очаровывай б…й!

Честно говоря, я удивился. Сколько лет прошло, а стихи Кубин помнит.

– Что, не слышал такого Давыдова?

– Слышал, но от тебя, Власыч, не ожидал. Ну, так как?

Кубин улыбнулся и толкнул кулаком уже меня.

– Мы вои земли русской. Надо поганых бить!

– Вот и хорошо! Встаньте, поручик, офицеру не пристало отчаиваться. Нас ждет наше войско.

Мы поднялись.