— Что ж, старший лейтенант, выпьем за знакомство! — бодро возгласил Семен Захарович. — Твой рассказ характеризует тебя как приличного сына и свидетельствует об уважении к тебе начальства. Значит, заслужил! А знаешь ты, старший лейтенант, кто есть Андрей Васильевич Хрулев?

— Так точно. Главный армейский кормилец.

— Допустим. Так вот, полковник Иванькин — человек Хрулева. Так что знай, в какой ты компании!

Из дальнейшего разговора я понял, что полковник — фигура приметная. Оказалось, он возвращался из командировки — больше месяца колесил по штабам и армейским тылам Западного и Калининского фронтов. А направил его в командировку генерал Хрулев по личному поручению товарища Сталина: разобраться с одной жалобой.

— Слышал ты про операцию «Марс»? — спросил Иванькин.

— Слышал, но знаю о ней мало. Наша дивизия в ней не участвовала, не положено интересоваться.

— Вот как?! — удивился Семен Захарович. — Так вот, слушай. В июле — августе сорок первого Новосибирский обком партии обратился к товарищу Сталину с просьбой разрешить сформировать добровольческий сибирский корпус. Сталин дал согласие. В Новосибирске сформировали дивизию, а в Красноярске, Омске, Тюмени и Барнауле — четыре отдельные стрелковые бригады. Так возник Шестой добровольческий Сибирский корпус, костяк его составили коммунисты и комсомольцы.

Пойдем дальше. Так получилось, что с первого дня после выгрузки под Селижарово добровольцы попали в беду: почти сорок тысяч человек забыли поставить на довольствие. Семь дней они добирались до переднего края, не получая никакой регулярной пищи. Командование 41-й армии выдавало из резерва по 400–500 граммов хлеба в сутки — и все! Последствия оказались катастрофические. Сотни больных, многие не выдержали и умерли, не дойдя до передовой. Когда корпус прибыл в назначенный пункт, пришлось срочно, с помощью медиков, приводить обессилевших людей в норму.

Потрясенный, я молча слушал Семена Захаровича.

— Пойдем дальше, — продолжал полковник. — 25 ноября сорок второго корпус бросили в бой в той самой операции «Марс». Руководил операцией первый заместитель наркома обороны маршал Жуков. Задачу поставили: прорвать оборону противника. Какое там! Солдаты слабо обучены, полно дистрофиков. В общем, кончилось все страхолюдством: за несколько дней боев корпус потерял почти семьдесят процентов своего состава. С потерями разбирается Ставка, лично Верховного интересует главное: дознаться, кто не поставил сибиряков на довольствие. Интенданты обвиняют командиров, те — интендантов: мол, и звонили, и сообщали устно. Но заявки я так и не обнаружил. А без бумажки, известно, и на фронте никак нельзя. Так?

— Вроде бы так.

— Тебя, конечно, интересует, зачем я тебе все это рассказываю? Видишь ли, старший лейтенант, мне важно знать, что думает о таком факте не только высокое начальство, их речей я наслушался досыта, но и полковое звено.

Высказался я осторожно:

— Согласен, что заявка необходима. Но бывает, и заявка есть, и подана вовремя, а солдату от этого не легче, потому что исполнения не дождешься.

Семен Захарович насторожился:

— Может, ты и прав, но обсуждать сие публично, как ты точно заметил, «не положено».

Вот так, даже мой пионерский ответ его разозлил.

Сегодня я ответил бы полковнику иначе: не делайте из Сталина наивного человека! Верховный все знал — и об ужасающих потерях, и о тяжкой солдатской жизни на фронте, и о том, где подали заявку, а где нет и кто в этом виноват. Известно, что Сталин получал подробную информацию с фронтов по трем каналам. Командующие фронтами и командармы врали: что-то приукрашивали, что-то перекрашивали. Политорганы — болтуны. Полностью доверял Иосиф Виссарионович одному ведомству, курировал это ведомство Лаврентий Павлович Берия.

Выпили еще по стаканчику, помянув сибиряков по предложению Семена Захаровича, что делало ему честь, и полковник повернул разговор:

— Давай, старший лейтенант, поговорим о делах мирных. Я — прямой человек и в других уважаю честность. Так что отвечай все по правде. Женат?

— Нет.

— Дети есть?

— Нет.

— Бабу на фронте имеешь?

— Нет.

— Не прилип к бутылочке?

— В пределах «наркомовских» ста граммов.

— Выходит, чистенький, как стеклышко. Вывод: перспективный жених! Видишь ли, старший лейтенант, у меня взрослая дочь. Романтическая натура — «Цветочек», так я ее называю. Учится в художественном училище. Не дурнушка. Ухажеров полно, но никто ей пока не нравится. Живем без матери, Прасковья Ивановна, царство ей небесное, умерла год назад. Я волнуюсь за дочь. Давай конкретно, мы взрослые люди, поймем правильно друг друга. Станешь моим зятем — заберу тебя с фронта в Москву. Сделаешь, парень, приличную карьеру, поступишь в военную академию. Лет через десять наденешь генеральские погоны. Цветочек нас встретит, так что увидишь мою Людочку и сам решишь, как поступить.

Я оказался в затруднительном положении. Каков папаша! Решил проявить сдержанность, а там видно будет:

— Спасибо, Захар Семенович. Как-то неожиданно, извините… Может, поспим, а то я и прошлую ночь не спал.

— Звезды считал?

— Нет, о маме волновался.

Поезд пришел в Москву рано утром. Белорусский вокзал сверкал в лучах весеннего солнца. Проверка документов, и мы двинулись к выходу. Появилась Люда, симпатичная курносая девчонка, волосы разбросаны по плечам, в кепи, какая-то немыслимо яркая куртка, — прямо футуристка двадцатых годов. Внезапно в голове пронеслось: эх, Цветочек, а если санитаркой на поле боя?.. Полковник представил меня:

— Человек с фронта. Приехал в Москву на несколько дней к больной матери. Присмотрись, перспективный парень.

— Папа, ты всегда в лоб, — повертев носиком, перебила Люда.

— Кстати, — обратился ко мне Иванькин, — где лежит твоя мать?

— В больнице на улице Дурова.

— Вот как, — рассмеялся полковник. — Совсем рядом с роддомом, где появилась на свет Людушка. Мы тебя подбросим на моей машине.

Через четверть часа я входил в больницу.

Встреча

Какое счастье — жива! Об этом я узнал сразу же в справочном бюро. Из маминой палаты, когда я подходил, вышла молодая женщина в белом халате. Пристально взглянув на меня, она улыбнулась:

— Вы сын Евгении Борисовны?

— Да, а вы…

— Да, я лечащий врач Евгении Борисовны. Зовут меня Роза Яковлевна.

— Как мама?

— Она сейчас спит, на несколько минут я заберу вас к себе.

Мы зашли в квадратную комнатку-кабину, устроенную в центре второго этажа на стыке двух коридоров, стенами служили матовые стекла. Как я понял, это был пункт дежурного врача, внутри уместились только столик с настольной лампой и два стула. Я сел напротив Розы Яковлевны и стал слушать.