На них, словно оскаленная пасть бессмертного огнедышащего дракона, неслась русская кованая рать.

— Русские идут! — Нукеры принялись разворачивать коней и безжалостно вонзать шпоры им в бока. — Русские! Русские! Русские идут!

Мчащиеся во весь опор и выкрикивающие тревожную весть, всадники промчались через лагерь, разорвались на два потока, обтекая город, перемахнули почти полностью срытый вал и помчались дальше, предупреждая всех своих знакомых и незнакомых соратников по оружию:

— Русские идут!!!

Каждый татарин, слуха которого касалась тревожная весть, тут же бросал все, что было в руках, все дела и заботы, кидался к ближайшему коню и тоже принимался его погонять, стараясь как можно скорее умчаться от страшного места:

— Русские идут!

Сонные биваки татарских родов неожиданно вскипели, словно уроненный на землю улей, и черные осы-нукеры один за другим уносились на юг — туда, в огромную бескрайнюю степь, к родным кочевьям, где не маячит перед глазами неминуемая смерть или рабство в какой-нибудь далекой Германии.

— Русские…

Тирц долго не мог понять, что происходит, поворачивая голову вослед проносящимся мимо отдельным татарам и целым татарским сотням. Именно поэтому он и не разглядел, как по стене пробежали двое мужиков, один из которых держал в руке факел, а другой — пузатый бочонок. Они остановились на самом краю почти разломанной големами стены. Факел полетел в сторону, а бочонок, хорошо раскачав, они швырнули в великана.

Он ударился в грудь, продавив небольшую ямку, а потом прокатился немного по телу и шлепнулся вниз. Глиняный человек на мгновение задумался — что это за штука в него ударилась? А потом, на всякий случай, придавил его ногой.

От оглушительного взрыва Тирц закричал, поддернул ногу и свалился набок, громко ругаясь и катаясь по траве. Он не видел, что почти то же самое сделал и голем, одну ногу которого разнесло в куски, а вторую просто подломило. Великан упал — и при этом ударился в своего товарища, вынудив того откачнуться на несколько шагов вдоль стены. Этого оказалось достаточно: сразу из всех бойниц вылетели белые облака, и пятнадцать плотных зарядов безжалостной свинцовой картечи рванули его тело в разные стороны…

— А-а-а! — в дугу изогнулся от боли Менги-нукер и снова распластался на траве. Потом перевернулся на живот, поднялся на четвереньки, поднял голову, глядя на город.

Один из его големов висел на стене большими ошметками глины, другой, оставшийся без ноги, ползал на трех конечностях, силясь встать. По стене оживленно бегали люди — видимо, придумывая способ его добить.

— Менги-нукер, садись на коня! На коня садись, ты меня слышишь?!

— А-а? — обернулся он на Кароки-мурзу.

— В седло, говорю, садись! Русские сюда идут! Много! Наверное… Садись скорее, все ногайцы уже удрали. Я думаю, мы остались здесь последними.

Русский тряхнул головой, потом расправил плечи, насколько это возможно сделать в кирасе, замер, всматриваясь в поднятые над Тулой золотые кресты и полуразобранную стену города.

— Да садись же ты, безумец! Попадемся в плен, как глупые бабы. Из лагеря даже жуки уже разбежались… Гирей так чесанул, что про нас с тобой забыл. Бежим, вдвоем мы ничего не сделаем!

— Ладно, — кивнул Тирц тульским крестам. — Сегодня я уеду. Но я не прощаюсь. Я еще вернусь.

Он взял у османского чиновника повод коня, вставил ногу в стремя, поднатужившись, поднялся наверх и повернул голову к Кароки-мурзе:

— Сперва нужно завернуть к моему шатру, забрать шаманку. Без нее я не поеду.

— Это да, — согласился султанский наместник. — А мне нужно забрать свой лук.

На быстрые сборы соратникам потребовалось от силы четверть часа, после чего трое всадников, ведущих в поводу изрядно навьюченных заводных коней, скрылись за поворотом тропы. Татарский лагерь остался совершенно пуст. Измученная долгим переходом русская конница вошла в него только через полтора часа.

Об изгнании в тысяча пятьсот пятьдесят пятом году из-под Тулы шестидесятитысячного татарского войска с огромным удовольствием опишут и московские, и тульские, и многие другие летописцы. Они подробно рассказывают о том, как при известии о подходе к Туле Крымского войска царь немедленно кинулся к оружию, вскочил в седло, прихватив с собой только тех, кто был под рукой: опричников, московских бояр, часть его личного гарнизона — что-то около двадцати тысяч человек — и помчался на выручку. Живописно повествуют, как при одном только известии о приближении Ивана Грозного враги кинулись наутек, бросив все, что имели, и драпали до самого Крыма. Скрупулезно перечисляют все, взятое во вражеском лагере: одних коней шестьдесят тысяч, да еще двести аргамаков, да сто восемьдесят верблюдов, да шатры ханские и султанские, да обоз, да ковры…

Не упоминают летописцы только о гигантских глиняных воинах, крушивших засечные валы и ломавших стены. Все прекрасно понимают, что все это — выдумки. Чудища, померещившиеся перепуганным размерами подступившей орды туличам. Видения… Случается… У страха глаза велики. Ведь на самом деле такого не бывает.

Ак-Мечеть — современный г. Симферополь.

Аршин — древнерусская мера длины равная примерно 70 сантиметрам.

Байбак — степной сурок.

Балык-Кая («рыбья скала») — она же Чембало, она же Сюмболон. Ныне это город Балаклава.

Бельский Семен Федорович — боярин и воевода, в 1534 году бежал в Литву, в 1541-ом убедил крымских татар пойти на Москву, в поход, окончившийся провалом. Один из многих предателей земли русской, которых отдельные ученые впоследствии пытались представить «жертвами режима». При этом ими допускаются вопиющие исторические неточности. (Так, например, на веб-сайте, посвященном истории Крыма, утверждается, будто Б. укрылся в Бахчисарае, спасаясь от гнева Ивана Грозного. При этом следует иметь в виду, что царю Ивану IV на момент бегства князя исполнилось всего четыре года.)

Бенгази — город и порт на территории современной Ливии, в заливе Сидра Средиземного моря. С 1517 года и вплоть до 1911 входил в состав Османской империи.

Бивак — стоянка войск или участников похода вне населенного пункта для ночлега или отдыха.

Бриллиантовый кофе — очень дорогостоящий и изощренный вид казни, когда жертве подают кофе, в которое высыпан мелко растертый алмазный порошок. Пройдя через желудок, крупинки бриллианта в кровь изрезают кишечник, человек через анальное отверстие истекает кровью и приблизительно через три дня умирает, хорошо зная о предстоящей кончине, но не имея возможности что-либо предпринять.

Бумажная шапка — тканевая шапка, между сукном и подкладкой которой набивалась вата, зачастую пополам с конским волосом, которая многократно простегивалась нитью или проволокой.