III

Конечно же, не может быть сомнений в поддержке широких масс, на которую опиралась крестьянская программа Дарре в первые годы существования режима. 1 октября 1933 г. полмиллиона человек добралось до склонов горы Бюкеберг под Гамельном, чтобы принять участие в торжествах по случаю первого праздника урожая – нового общенационального праздника в честь германского крестьянства[524]. Весь день туда съезжались сотни поездов, привозя из всех сельских общин Северо-Германской равнины тысячи делегатов-крестьян, многие из которых были одеты в традиционные костюмы. Большинство из них прибыло на праздник по своей воле, соблазненные перспективой отдохнуть и возможностью увидеть своего фюрера во плоти. Но ревностные партийные чиновники постарались сделать все, чтобы мероприятие удалось. Как выразился региональный координатор из района Ганновера, «Дома следует оставаться только калекам, больным, ленивым и равнодушным, а также элементам, враждебным нашему государству». Колоссальные людские толпы, вытекавшие со станций вокруг Гамельна, шли по шестеро вряд по проходам, оцепленным с обеих сторон людьми в форме СА, рейхсвера и трудовой армии. Из громкоговорителей на наблюдательных аэростатах рейхсвера, размещенных в стратегических точках маршрута, раздавались приказы. Можно только представить, какое впечатление все это производило на крестьян из глухой провинции. В намерения устроителей явно входило организовать грандиозную демонстрацию силы и авторитетного политического руководства. В 1933 г. это не слишком удалось из-за хаоса на склонах Бюкеберга. Первым прибывшим пришлось несколько часов простоять на склоне горы в ожидании Гитлера, наблюдая, как из долины стягиваются бесконечные колонны. Самолет фюрера приземлился в Гамельне лишь в начале вечера, после того как Гитлер целый день принимал десятки крестьянских делегаций в столице. Когда он триумфально поднялся на вершину горы, к нему кинулась обезумевшая толпа. По мнению фотографов, крестьяне имели возможность приблизиться вплотную к Гитлеру и дотронуться до него, в отличие от того, что происходило в последующие годы на нюрнбергских съездах. К Гитлеру и его свите прорывались десятки детей с букетами цветов. Последние 600 метров до трибуны Гитлер преодолевал почти час. Все это время многочисленные оркестры рейхсвера играли «Баденвейлерский марш», заглушавшийся экстатическими криками «Зиг хайль!» из толпы. Наряду с культом фюрера, аграризмом и псевдорелигией важнейшим элементом бюкебергской «формулы» был народный милитаризм. В последующие годы одним из главных развлечений на празднике урожая стали сложные инсценировки сражений, но даже в 1933 г. важным элементом зрелища были солдаты. Когда Гитлер наконец взошел на трибуну, об этом событии возвестили пятикратно протрубившие фанфары, вслед за которыми батарея полевых гаубиц сделала 21 залп. На другом берегу Везера в тумане можно было разглядеть 13-й кавалерийский полк, на полном скаку построившийся в свастику, вращавшуюся вокруг своей оси.

Массовые сборища подобного масштаба не могли служить ареной для политических дискуссий. Но они были ключевыми датами в политическом календаре, диктовавшем ход принятия решений в Берлине. Сборища давали верным линии партии возможность отметить достижения режима и в то же время служили платформой, с которой можно было подавать намеки о возможном будущем политическом курсе. Празднества, состоявшиеся 1 октября 1933 г. в Бюкеберге, выполняли обе эти функции. К началу октября Гитлер уже решил пойти на самый резкий и демонстративный разрыв с международным сообществом— выйти из Лиги Наций и отказаться от участия в международных дебатах по разоружению, проходивших в Базеле. Этот шаг предвещали характерные угрозы, прозвучавшие в его речи[525]. Более того, в свете последующих событий целенаправленная демонстрация возрожденного воинского искусства на Бюкеберге приобретает несколько зловещий смысл, даже если рейхсвер не был способен на большее, чем кавалерийская атака. Однако возбуждение, царившее среди верных сторонников Дарре, не было связано с внешней политикой. Крестьяне, собравшиеся в Бюкеберге, праздновали небывалый урожай 1933 г. Кроме того, они чествовали правительство, которое на протяжении предшествовавшего месяца предприняло две самые далеко идущие меры в современной аграрной политике, своими масштабами сопоставимые с либеральными реформами начала XIX в., но противоположные по своей направленности.

26 сентября 1933 г. Дарре и Бакке представили изумленному кабинету радикальное предложение о вечном закреплении земли за немецкими крестьянами – Reichserbhofgesetz- Этот законопроект был призван воплотить в германском праве проповедовавшуюся Дарре идеологию Blut und Boden[526]. В целях защиты крестьянства как «источника немецкой крови» авторы законопроекта предлагали создать новую категорию имений – Erbhof (наследственную ферму), не подлежащую отчуждению в счет долга, изолированную от рыночных сил и передаваемую от поколения к поколению в расово чистых крестьянских родах. Действие закона распространялось на все фермы, достаточно большие для того, чтобы обеспечить немецкой семье приемлемый уровень жизни (впоследствии было установлено, что такой надел – Ackernahrung— должен иметь минимальный размер примерно в 7,5 га), но не превышавшие площадью 125 га. Всем владельцам таких фирм предписывалось подать заявку для регистрации в списках наследственных ферм (Erbhofrolle). Отныне слово «крестьянин» (Bauer) считалось почетным титулом, право на ношение которого имели лишь зарегистрированные в списках. Тех, кто не зарегистрировался в Erbhofrolle, полагалось называть просто фермерами (Landwirte). Такая регистрация навсегда избавляла Erbhof от кошмара изъятия за долги. Но в то же время оно накладывало определенные обязательства. Erbhöfe не подлежали продаже. Нельзя было их использовать и в качестве залога. Таким образом, непосредственные владельцы ферм, зарегистрированных как Erbhöfe, не могли распоряжаться ими так, как им будет угодно. Вне зависимости от существующих договоренностей между супругами единственным владельцем каждого Erbhof мог быть только мужчина, который так же, как и гражданские служащие, должен был документально подтвердить свою родословную по крайней мере до 1800 г. «Крестьяне» могли иметь только немецкое или «аналогичное происхождение» (Stammesgleich), и поэтому доступ в их ряды был закрыт для евреев и всех, в ком текла хотя бы доля еврейской крови. Более того, владеть Erbhof могли только достойные и физически крепкие люди: под это широкое определение не подпадали состоящие в браке с лицами еврейской национальности, а также инвалиды и бесплодные. Разумеется, на практике число евреев, владеющих земельными наделами, и тем более крестьянскими фермами, было невелико, а число германских крестьян, имеющих предков-евреев, также едва ли было значительным. Но то, что право собственности ставилось в зависимость от расового происхождения, все же имело серьезное символическое значение. Еще более существенным для среднего крестьянина был тот факт, что закон об Erbhöfe не позволял ему выбирать наследников по своему усмотрению. Отныне линия наследования определялась законом. Вся ферма отходила единственному наследнику мужского пола (согласно Anerbenrecht— принципу единонаследия), обычно старшему или младшему сыну, или же отцу либо братьям покойного. Женщины, насколько это возможно, лишались права наследования. Вдовы в лучшем случае имели право на обработку надела. Совершенно исключались другие потенциальные претенденты на наследство. Братья и сестры, не являвшиеся наследниками, имели право лишь на получение профессиональной подготовки, соответствующей социальному положению домохозяйства. В случае последующих жизненных трудностей они могли претендовать на то, чтобы семейная ферма обеспечила им защиту.